Том 10. Дживс и Вустер

Вудхаус Пелам Гренвилл

Более того, я от души хотел положить конец их размолвке; кажется, все бы отдал, только пусть у этих двух придурков дело снова пойдет на лад. Вы, наверное, уже догадались об этом из моего разговора с тетей Далией, а если бы у вас оставались какие-то сомнения на этот счет, то полный самого искреннего сочувствия взгляд, который я сейчас послал Таппи, окончательно бы их развеял.

Итак, я бросил на него проникновенный взгляд, крепко пожал руку и дружески похлопал по плечу.

— Привет, Таппи. Как дела, старик?

Я преисполнился

к нему еще большего сочувствия, ибо взгляд у него был потухший, на мое рукопожатие он ответил вяло, иными словами, увидев старого друга, он не выразил ни малейшего желания пуститься в пляс. Беднягу будто обухом по черепушке хватили. Видно, меланхолия накрыла его своим крылом, как, помнится, однажды выразился Дживс о Понго Туистлтоне, когда тот пытался бросить курить. Сказать по правде, я не удивился. В сложившихся обстоятельствах подобная хандра была, безусловно, вполне естественна.

Я отпустил его руку, прекратил дружеское похлопывание по плечу и, достав из кармана портсигар, открыл его и протянул Таппи.

Он нехотя взял сигарету.

— Приехал, Берти? — сказал он.

— Приехал.

— Проездом или останешься?

Я медлил с ответом. Можно было бы признаться, что я примчался в Бринкли-Корт с твердым намерением вновь воссоединить их с Анджелой, связать порванные узы и так далее, и тому подобное. Закуривая сигарету, я чуть было не выложил ему все начистоту. Но потом решил, что, пожалуй, не стоит. Брякнуть в открытую, что я собираюсь играть на их чувствах, как на контрабасе, было бы неразумно. Кому понравится, что на нем играют, будто он какой-нибудь контрабас?

— Пока не знаю, — сказал я. — Может, останусь, может, нет. Как получится.

Он равнодушно кивнул, дескать, останусь я или уеду — ему один черт, и уставился куда-то вдаль, поверх залитых солнцем деревьев. Надо сказать, наружностью и телосложением Таппи здорово похож на бульдога, а в данный момент он был похож на это породистое животное, которому не дали пирожное. Для человека, столь проницательного, как Бертрам Вустер, не составляло труда догадаться, что у него сейчас на уме, поэтому меня совсем не удивило, когда он коснулся вопроса, отмеченного в повестке дня галочкой.

— Наверное, ты уже слышал про нас с Анджелой?

— Да, Таппи, я в курсе, дружище.

— Мы расстались.

— Знаю. Кажется, вы немного не сошлись во взглядах на акулу?

— Да. Я сказал, что это, скорее всего, была камбала.

— Наслышан.

— Кто тебе сказал?

— Тетя Далия.

— Наверное, ругала меня, на чем свет стоит.

— Ничего подобного. Разве что как-то мимоходом обмолвилась: «…этот чертов Глоссоп», — а в остальном, по-моему, ее лексика отличалась исключительной сдержанностью, в особенности если учесть ее охотничье прошлое. Ведь в свое время она состояла в клубах «Куорн» и «Пайтчли». Однако, — ты, конечно, извини меня, старина, — тебе, по мнению тетушки, следовало выказать немного больше такта.

— Такта!

— И

я склонен отчасти с ней согласиться. Скажи на милость, Таппи, ну зачем ты развенчал акулу, обозвав ее камбалой? Разве ты поступил великодушно? Эта акула дорога Анджеле, девочка в ней, можно сказать, души не чает. И вдруг человек, которому она отдала свое сердце, утверждает, что это не акула, а камбала. Какой удар для бедного создания!

Я видел, что Таппи обуревают противоречивые чувства.

— А меня ты сбрасываешь со счетов? — спросил он срывающимся от волнения голосом.

— Тебя?

— Да. Меня. Неужели не понимаешь, — проговорил Таппи, все больше распаляясь, — что не будь веских причин, я бы, конечно, не назвал эту чертову акулу камбалой, хотя она и в самом деле была камбала? Анджела, дерзкая девчонка, сама меня спровоцировала. Каких только гадостей мне не наговорила. Вот я и воспользовался случаем отыграться.

— Каких таких гадостей?

— Самых отвратительных. И все оттого, что я в разговоре мимоходом, только чтобы поддержать беседу, поинтересовался, какие блюда Анатоль приготовил к обеду. И тут она вдруг заявляет, что я только о еде и думаю и что физические потребности для меня главное. Так и ляпнула — физические потребности! Черт подери, Берти, ты же знаешь, я по своей природе человек духовный.

— Бесспорный факт.

— Ну спросил я так, между прочим, что Анатоль собирается приготовить к обеду. По-моему, ничего страшного. А по-твоему?

— По-моему, тоже. Просто дань уважения великому маэстро.

— Конечно.

— И все-таки…

— Что?

— Я хочу сказать, жаль, что хрупкая ладья любви так бездарно идет ко дну, ведь достаточно всего лишь нескольких слов, чуть-чуть раскаяния…

Он вперил в меня подозрительный взгляд.

— Ты, кажется, предлагаешь, чтобы я пошел на уступки?

— Знаешь, Таппи, старина, это было бы просто замечательно и так великодушно с твоей стороны.

— И не мечтай!

— Но, послушай, Таппи…

— Нет. Ни за что.

— Ведь ты ее любишь, правда?

Я наступил на больную мозоль. Он вздрогнул, губы у него задергались. Он явно испытывал нестерпимые душевные муки.

— Не буду отрицать! — пылко воскликнул он. — Я без памяти влюблен в это ничтожество. И тем не менее считаю, что ее надо хорошенько отшлепать.

Ни один Вустер на свете такого не потерпит.

— Таппи, опомнись!

— И не подумаю!

— Повторяю, опомнись, Таппи. Ты меня поражаешь. Впору недоуменно поднять бровь. Где благородный рыцарский дух Глоссопов?

— Не волнуйся, благородный рыцарский дух Глоссопов в полном порядке. А вот как обстоят дела у Анджел? Где их нежная женская душа? Сказать человеку, что у него растет второй подбородок! Как у нее язык повернулся!

— Так и сказала?

— Вот именно.

— О Господи! Девицы есть девицы, что с них возьмешь. Таппи, забудь об этом. Иди к ней и помирись.