Том 10. Последние желания
Шрифт:
Костя действительно умолк, но не потому, что его убедили слова Далай-Лобачевского. Косте пришла блестящая, удивительная, гениальная мысль. Она пришла вдруг, и исполнить ее надо было вдруг.
Обед кончался. После взрывов хохота все на секунду замолкли, как это всегда бывает. И среди молчания раздался ясный высокий голосок Кости:
– Мама, скажи, отчего ты папу так крепко не целуешь, как Далай-Лобачевского?
Каждый хотел заговорить в эту минуту, и никто не нашел слов. И следующее мгновение было еще
– Ты не помнишь? В маленькой гостиной, вечером, когда папа уезжал в Хотинск? Я за книжкой пришел, а ты рассердилась…
Но гости уже опомнились. Поднялся такой шум и говор, что, казалось, никогда еще не было так весело. Мама дала знак вставать, загремели стулья, музыка опять заиграла и пары потянулись в большую гостиную.
Далай-Лобачевский подал руку толстой даме и улыбался, но Костя заметил, что его зубы точно перестали блестеть и сделались синеватыми и тусклыми.
Еще Костя заметил, что папа не остался пить кофе и ликер в гостиной, а прошел к себе в кабинет, и даже не в кабинет, а в угловую, где он иногда спал.
Сам Костя отправился в детскую, смущенный, но довольный. Ему как будто стало легче. Кончено! Он отомстил! И как ловко, как хорошо все вышло! И папа слышал, и гости. Теперь довольно ей балы задавать. Больше не даст ей папа денег. Но что-то смущало Костю. Он сам не знал, отчего, но ему было немного неловко.
Еще часа два или три продолжался смех и шум в парадных комнатах, а потом стало тихо, так тихо, точно весь дом умер, и даже лакеи, убирая со стола, ходили на цыпочках и все гремели посудой.
К удивлению Кости, эта тишина продолжалась и на другой день.
Ида принесла чай и булки в детскую и сказала, что мама нездорова, кушает у себя, а папа уехал по делам.
Костя выслушал Иду молча, молча кончил чай и занялся склеиванием поломанной игрушечной мебели.
Завтрак ему тоже принесли в детскую, а потом пришла Поля и долго шепталась с Идой, причем Ида покачивала головой и была очень серьезна.
Прошел день, другой и третий. Ничто не менялось. В доме была глубокая, гробовая тишина, никого не принимали, да, кажется, никто не приезжал. Папа или сидел, закрывшись у себя в кабинете, или куда-то уезжал, а мама не выходила из спальни. Костя скучал и недоумевал, и неловкость его все увеличивалась.
Хотя в доме была полная тишина, однако все чувствовали, что это дурная тишина, и ходили на цыпочках, и говорили шепотом. На четвертый день утром Поля пришла в детскую с заплаканными глазами, опять отвела Иду в сторону и стада ей что-то говорить.
Ида всплеснула руками и так громко ударяла одною ладонью по другой, что Костя обернулся. Обыкновенно он не интересовался и даже низким считал интересоваться тайными разговорами Иды и Поли, но
Поля утерла глаза концом передника, повторив: «Так через полчаса», – и вышла.
Ида с несвойственною ей укоризной посмотрела на Костю.
– По следствию вашего неблагонравия, Негг Kosstia, папаша вашу мамашу из дома выгонил, – сказала она торжественно.
Костя раскрыл глаза.
– Это как так? Зачем?
– А затем, что вы папашу перед большим обществом в такой свет поставили и такой ему неожиданный сердечный удар причинили, что он теперь в полной невозможности с мамашей жить остаться.
– Так, значить, он уедет? Он так сердится?
– Я предполагаю, он не сердится. Он только не может продолжать… И не он уедет, потому что он не виноват, а совершенно прав, а мамаше он уезжать велел.
– Куда уезжать? На сколько времени? А денег он ей даст?
– Я думаю, мамаша уедет к своей мамаше, в большой город, а так как она не вернется, а состояния она своего не имеет, и к тому же это очень большой позор, то я и говорила вам, что по вашему злонравию папаша из дому мамашу выгонил.
И, объяснив дело, обстоятельная Ида сложила губы сердечком, с достоинством.
Костя немного пришел в себя от изумления и стал размышлять.
– А когда мама уезжает? – спросил он, помолчав.
– Сегодня. Через полчаса вас проститься привести велела.
Костя опять задумался и думал долго. Потом произнес, не обращаясь к Иде:
– А мне все равно. Ведь меня все равно в пансион свезут в тот четверг. Так что мне?
Ида взяла его за руку и повела к маме. Она отворила ему дверь будуара, а сама не вошла из скромности.
В будуаре стояли два сундука и сак. На низком кресле у окна сидела мама, так тихо и такая худенькая, что Костя ее сначала и не заметил. Но она повернулась и подозвала его поближе.
Она была в черном платье; дорожная сумка уже висела через плечо.
Косте показалось, что когда прежде мама носила черное платье, она выглядывала из него такая веселенькая и розовая, а теперь ее лицо было некрасивое, глаза мигали часто-часто, и вся она постарела и затуманилась.
«Все равно меня в пансион, – подумал настойчиво Костя. – Так чего же?»
– Костя, я уезжаю, – сказала мама, без сердца и без ласковости. – Может быть, мы долго не увидимся. Ты поедешь в Москву. Учись хорошенько. Не огорчай папу. Теперь прощай.
Она поцеловала его и сделала знак, что он может уйти.
Костя повернулся машинально, как вдруг мама неожиданно схватила его за руку и близко наклонилась к нему своим лицом, и смотрела ему в глаза.
– Костя, – шептала она, – что ж это? Так нельзя. Скажи мне что-нибудь, одно слово скажи… Вот – я одна, и ты даже не скажешь…