Том 10. Последние желания
Шрифт:
Когда Калинин проснулся, Лёля пошла к нему. Он встретил ее весело и ласково.
– Здравствуй, а девочка что ж? Проснулась? Отчего здороваться нейдет?
– Володя, я вот зачем пришла… Вчера мне показалось… Я уж прямо скажу… Я видела эту баронессу Керен… Такая хорошенькая… И я видела тебя, когда ты с ней. Может быть, ты ее любишь, Володя? Ты подумай хорошенько, может быть, ты и сам не знаешь, а любишь. Подумай, Володя, и скажи.
Калинин смотрел на Лёлю удивленно и не понял сразу, о чем она говорит…
– Ее? Люблю? Как – люблю?
– А так, помнишь, как меня прежде любил!
– Как тебя? Да зачем же ее, когда ты
– Нет, Володя, милый, ты пойми, видишь, ну разве я ревную? Я только знать хочу, для себя мне хочется… Ты ее полюбил? Она хорошая.
– Да, она очень, очень хорошая. Только я тебя люблю. Я тебя правда, очень люблю. Ты веришь? Ну куда бы я без тебя?
Он обнял ее крепко.
– Да зачем же без меня, ведь я с тобою… Только скажи, ту тоже любишь?
– Лёля, Господи, не знаю я! Она такая… Мне радостно с ней. Я не знал, что это нехорошо; почему я знал? Я тебя, ты знаешь, как люблю, только не чувствую иногда любовь в душе, а знаю, что люблю… И ты знаешь? Да? Ну скажи, что ничего; я ведь не думал никогда, не подозревал. Ну вот, ты плачешь. Что же мне делать? Тебе больно? Господи, Господи!
Он сам чуть не плакал. Ему было мучительно жаль Лёлю, он хотел и не мог выразить ей, как он ее любит: однако и та мысль, что он уже не может по-прежнему радостно и легко относиться к той страстно привлекательной девушке, что в их отношениях что-то дурное, эта мысль мучила его. Лёля говорила долго, успокаивала и утешала его, как могла. Когда она замолчала, он ходил по комнате; потом сел на пол около Лёли и положил голову ей на колени. Он понял, что Лёля права: если он еще не разлюбил ее и еще не любит Керен, то полюбит завтра, и теперь тяжело расстаться…
– Ты могла думать, что мне не довольно, что ты у меня есть? Я тебя одну люблю и больше не хочу никого, никого любить. Бог с ней, с той. Может, она хорошая, а может, и дурная. Ведь это разве надолго. Знаешь, я теперь вижу, я чуть не влюбился… Но тогда мне и в голову не приходило, что я могу вдруг… Ну и довольно. Мне и видеть ее не хочется… Честное слово, не пойду больше к ней. Не надо… Разве я знал?
Раздражительность Калинина сделалась невыносима. Он и был сумрачен, и сердитый или кричал и поднимал истории из-за пустяков. Бросил работу и в гости не ходил. У Керен был один раз, вернулся не такой сердитый и рассказывал Лёле, что они за границу едут, звали и его с собой. Он даже развеселился, мечтая, как бы хорошо, если б девочка была постарше, ехать им всем вместе, кстати же Лёля никогда не была за границей. Но теперь, конечно, нечего и думать…
И он опять сделался печален.
Лёля нашла путь к исполнению своего решения; он был труден для нее, но зато самый легкий для Калинина, а об этом она и заботилась. Лёля не обманывала себя. Когда она поняла, что все кончено, что это навсегда, ей стало спокойнее: она уйдет, но как? Как сделать, чтобы эта разлука не причиняла ему боли? Она не винила его ни в чем. «Он ведь сам не понимает, что не любит, – думала она. – Но ему тяжело… И я должна ему помочь».
Время шло, а она медлила, ей казалось, что она никогда не любила и не жалела его так, как теперь.
Письмо с Кавказа от одного забытого друга решило все. Лёле писали, что Вася Гольдберг, ее муж, офицер, убит на границе Персии во время набега. Медлить было нельзя. Если Калинин узнает это, то первая его мысль будет – венчаться с Лёлей, и отговорить его трудно,
– Володя, я думаю поехать к матери ненадолго, мне очень тяжело, что я так рассталась с нею. Я не могу дольше терпеть. Я поеду к ней на хутор. Девочка за лето в деревне поправится. А ты бы пока за границу съездил… До сентября…
Через две недели Калинин уезжал в Италию с семьей Керен. Лёля совершенно спокойно рассуждала, что нужно ему в дорогу, уговаривала теплее одеться и говорила, что непременно будет к первому сентября в Петербурге. Но Калинин страшно тосковал.
– Пиши ты мне чаще, Лёля, каждый день пиши, а то я там не выживу, прикачу назад, к тебе. Да лучше мне не ехать, а? Уж очень грустно без тебя… Нет, лучше не поеду!..
Лёля успокаивала его, как умела. В день отъезда они поднялись рано. День был серенький, с крыш текло, начиналась оттепель. Калинин был раздражителен и утром холодно простился с девочкой. Лёля поехала провожать его.
На вокзале стояла обычная суета, шум. Лёля присела на скамейку в глубине залы, в угол. Калинин пошел посмотреть, тут ли Керен, и Лёля осталась одна.
Она смотрела на лакеев, носильщиков, бегущих с чемоданами, запоздавших пассажиров – и думала о них. О разлуке она не думала, душа ее точно застыла, и она не хотела понять важности этого часа. Пришел Калинин.
– Они здесь, уже в вагоне. Сейчас второй звонок. Ты туда не ходи, сквозит, простудишься. Я еще посижу.
Он сел около нее. Они молчали и не смотрели друг на друга. Минуты шли, и обоим хотелось, чтобы это поскорее кончилось.
Услышав второй звонок, Лёля встала.
– Ну, пора, – сказала она.
Он стоял перед ней, такой жалкий и бледный, с глазами, полными слез, что на одну минуту она подумала: «Нужно ли то, что я делаю?»
– Прощай, Лёля, пиши ты мне, ради Христа… Мне так тяжело… Лучше бы я не ехал…
– Прощай, перестань, – сказала Лёля почти холодно. – Не на век расстаемся. Не опоздай, скорее…
Они простились. Когда Калинин ушел, Лёля вслед за ним пробралась на платформу, – она видела издали, как ему постучали в окно и он вошел на площадку вагона. Поезд тронулся. Лёля смотрела вслед и не плакала. Потом она вышла из вокзала и наняла извозчика. Мокрый снег падал хлопьями. Кругом был треск дрожек, крики извозчиков и сквозь падающий снег смотрели большие серые дома.
Среди этой уличной суеты большого города Лёля вдруг почувствовала себя совсем одинокой.
«Вот и нет у меня никого, кроме девочки, – подумала она. – Одни мы с ней на свете».
Поезд подходил рано утром к одной небольшой станции. Лёля торопливо собирала вещи, старясь не разбудить спящую Маню.
Эти три дня пути, заботы о девочке отвлекали ее от главного, да и сама она старалась ни о чем не думать, точно избегала горя. Но тут, подъезжая к месту, за несколько часов до свидания с матерью, ей вдруг на минуту стало холодно и страшно от всего, что случилось. Она машинально смотрела в окно, поезд двигался совсем тихо: солнце только что встало, утро было свежее и росистое; лес по обеим сторонам дороги не шевелил верхушками своих деревьев; вся земля была еще покрыта тенями. Лёля давно не видала леса и травы, и она с невольной радостью смотрела на молодые, светлые листья и опять старалась не думать, забыть…