Том 10. Публицистика
Шрифт:
Народные толпы встречали нас у вокзалов и ратушей, и в их горячих братских приветствиях мы слышали больше, чем призыв о помощи мирному созидательному труду Чехословакии, в них звучал голос пролетариата, находящегося под угрозой новой войны, в которой не будет пощады пролетариям, их женам и детям. В их взорах, полных надежды, мы читали братство и признание великого и сильного поборника мира, советского народа.
О детской литературе
Наши дети растут в обстановке грандиозного осуществления грандиозных замыслов, в обстановке, которая два десятка лет назад
Для наших детей эта обстановка — данность. Они вырастают, органически впитывая ее. Они не удивляются тому, что целые крылатые жилплощади летают под облаками, или тому, что один человек в один день может наломать под землей целый поезд угля.
Я отлично помню, как в детстве был потрясен, увидав в первый раз электрическую лампочку; каким чудом мне показался первый кинематограф, хотя это были всего только плохо разборчивые, прыгающие тени на экране, или первый взлет аэроплана на коломяжском ипподроме в Петербурге. Деревянная хрупкая машина пролетела всего две сотни метров, но — машина отделилась от земли! У нас, зрителей, зашевелились крылья за спиной.
Для наших детей все это — реальная данность. Сидя за обеденным столом, они слышат разговоры взрослых о построении бесклассового общества, и, уверяю вас, дети легче и проще, чем многие из взрослых, понимают сущность бесклассового общества и все вещественные последствия, вытекающие из этого.
Дети вырастают в масштабах великого, героического и грандиозного. Наша действительность, строящаяся такими решительными темпами, формирует их души.
Чего наши дети хотят от детской литературы? Прежде всего они хотят, чтобы их литература была в масштабе их восприятия жизни, в манере их восприятия.
Ребенок воспринимает жизнь как новые, все новые возможности, — от данности — всегда вперед, к реальному счастливому будущему. Ребенок знает, что впереди — счастье.
Здесь неплохо проложить светотень, поставив рядом с советским его сверстника — ребенка откуда-нибудь из Западной Европы. Там, от семьи безработного до семьи богатого буржуа, равно для всех будущее смутно, тревожно, полно еще неизъяснимых страданий и лишь со все большей отчетливостью проступают в будущем кровавые волны мировой войны.
Наш, советский, ребенок хочет от своей литературы прежде всего созвучности с его детской радостной жизнью.
Он хочет реальной романтики, научной фантастики (как прыжок в будущее), и если это реализм сегодняшнего дня, то прежде всего героизма.
Ребенок хочет затащить в свой детский мир нового человека — героя, строителя новой жизни.
Не нужно думать, что герой детской повести должен непременно совершать двенадцать подвигов Геркулеса.
Важно его поведение, — факты могут быть самыми повседневными, но поведение героя повести должно возбуждать одобрение, восхищение, стремление к подражанию. Поведение героя должно быть по плечу нашему времени.
Педагоги прежнего времени рассматривали ребенка как лист чистой бумаги, — они вписывали в него параграфы книжной премудрости и мертвой морали. Как ни странно, некоторые подобные педагоги дожили и до сей поры. И они не понимают и даже сердятся на то, что ребенок может сам научить кое-чему иного такого педагога,
Нет, душа ребенка не лист чистой бумаги,
Писателю нужно его изучать, и с этого должна начать детская литература. Изучать жизнь и в этой жизни — маленького волевого, умного советского человечка.
И при такой постановке дела политика и ее художественное выражение, то есть реальное изображение нашей действительности, не будут носить следов разрыва, как это иногда случается в детской книжке, где автор, не понимая, что политика и жизнь взаимно пронизывают друг друга, преподносит читателю ту или иную политическую формулу, разукрашенную сентиментальными детскими цветочками.
Наших детей на такой мякине не проведешь, — им нужно здоровое, вкусно приготовленное кушанье, от которого бы еще больше хотелось жить в этом удивительном мире, устремленном к счастью, и, когда нужно, смело драться за этот мир и за счастье.
На широкую дорогу
Океан разгневался. Суденышко трещит, гибель грозит всем, и, чтобы умилостивить Нептуна, бросают за борт в пучину жертву. Но, разумеется, того, кто поплоше из команды, юнгу какого-нибудь. Такое у меня впечатление о нашей дискуссии. Жили мирно, жили тихо — и на тебе: Нептун ударил трезубцем, и пошла суматоха.
Представляют ли писатели отчетливо, кто такой этот Нептун, время от времени потрясающий уютный кораблик литературы? Кто это, органически не выносящий состояния покоя и баламутящий воду? Очередная ли это кампания, или натиск группы каких-то «левых» писателей? Почему вдруг выкинули словцо «формализм» и начали им крестить почтенную публику?
Я думаю — ни то, ни другое. Нептун — это советский читатель 1935-36 гг., а статьи в «Правде» — рупор, в который собираются миллионы голосов читателей, раскиданных по необъятному нашему отечеству.
Не нужно забывать, что мы сидим в Ленинграде в тишине кабинетов, озаренных зеленым абажуром писательской лампы. Мы привыкаем к уединению, к этой тишине, мы даже изыскиваем методы работы и темы такие, чтобы тишина эта не была нарушена. Мы становимся ленивыми и нелюбопытными. А «Правда» стоит на перекрестке, самом что ни на есть людном перекрестке жизни. Статьи «Правды» нас информируют, предостерегают, указывают на широкую дорогу к миллионам наших читателей.
Зачем же воспринимать их как удары в днище нашего суденышка? Статьи «Правды» информируют, предостерегают и указывают лишь на то, что искусство стало потребностью широких масс. Это говорят сами массы читателей. Чего они требуют? Большого, хорошего искусства, интересных, значительных, правдивых, честных книг — только и всего.
Читатель у нас молодой. Читатели — все участники строительства нового социального строя. Читатели быстро, даже стремительно, продвигаются по крутой лестнице культурного роста, причем замечательно, что многие начинают подъем по этой лестнице от самого ее основания. Читатели полны оптимизма и не призрачных или мечтательных надежд на будущее изобилие — физическое и духовное, а самых конкретных, шаг за шагом осуществляемых ожиданий. Читатели наши в процессе творения своей социальной жизни создают новые человеческие типы и предпосылки новой морали. Это очень бодро и весело настроенное общество, разумеется, желает и требует согласного искусства, то есть такого же ясного, реального, полнокровного, значительного и, я бы сказал, сверхзанимательного.