Том 10. Публицистика
Шрифт:
Над цветами, над зелеными скверами — радуги водяной пыли. Чем дальше идешь на запад, тем больше зияет пробоин в огромных фасадах домов. Вот стена из мешков с песком и надпись: «Вход в кафе». Все чаще улицу перегораживает стена баррикады. На асфальте — воронки от снарядов. Магазины открыты. В некоторых — новые, еще не покрашенные рамы витрин. Улицы подметены и чисты. Памятники покрыты цементными сооружениями. Мадрид мужествен и спокоен, его не собираются отдавать врагу.
Народу все меньше, все больше пробоин в домах. Между баррикадами еще встречаете детей. Выходите на огромную площадь. Здесь уже все дома
Восемь бойцов Интернациональной бригады сдержали слово. В конце вечернего заседания они принесли на сцену два еще пахнувших порохом фашистских знамени и одежду, снятую с марокканского полковника: штаны и мундир, где в кармане был найден клубок золотых цепочек, колец и ручных часов… Чтобы зал лучше видел боевые трофеи, бойцы подняли знамена на штыках, сбросили и растоптали их.
Когда они спустились со сцены, одна из испанок, протиснувшись к мундиру, сказала с ненавистью: «От этого пахнет дохлой собакой».
Ненавистью, непоколебимой, не ищущей компромиссов ненавистью к фашизму, напавшему, как ночной бандит, на прекрасную Испанию, — вот чем охвачен весь испанский народ. У него не было армии. Он создал ее. У него не хватало дисциплины и порядка, он создал дисциплину и суровый порядок, потому что этот народ делает революцию. Он снова молод, он — в состоянии напряженного творчества.
Испанские революционные молодые войска в порядке, спокойно и четко производят трудные наступательные операции. В сорокапятиградусной жаре, отягощенные полной выкладкой, они идут цепь за цепью вслед танкам по пшеничным полям, в прорыв фашистского фронта. Десятки аэропланов бомбят их, сотни пулеметов косят их. Они идут вперед и выбивают шаг за шагом фашистов из траншей и городков.
Мы, вдохнувшие этот раскаленный воздух героической Испании, мы говорим: довольно колебаний, довольно равнодушия, оно ведет к смерти и позору. Сплотитесь вокруг героической Испании. Она — сердце мира, в ней то, что есть в человечестве свободолюбивого, возвышенного и благородного. Сплотитесь, миллиарды мыслящих мужчин и женщин. Фашизм страшен тем, что его боятся. Фашизм страшен тем, что уничтожил в себе задерживающие моральные центры. Но, когда против него поднимается зажженная жажда свободы благородного человеческого сердца, фашизм разрывает свой фронт, отступает, бежит, и вы сдираете с него полковничий мундир, набитый золотыми цепочками.
Мы видели доброе старое солнце, затянутое дымкой пожара, и пшеничные поля, изрытые бомбами. Вместо свиста ласточек мы слышали шипение восьмидюймовых снарядов, когда фашисты угостили в первую же ночь Мадрид ураганным огнем по городу. Мы обращаемся ко всем, кому дорог ребенок, мирно спящий в кроватке, кому дорога седая голова его матери, кому дороги жизнь, свобода, красота…
С фашизмом сговориться нельзя. Фюрер и дуче расточают в сторону некоторых стран сладенькие добрососедские улыбки потому, что у фашизма еще недостаточно наготовлено аэропланов и бомб.
Довольно колебаний, довольно нерешительности! Человечество хочет жить, а не задыхаться в погребах, засыпанное щебнем разбомбированных городов.
Мадрид
Конец
Зной. Горячий ветер насыщен сухим треском цикад. Давно позади остались красные, как кирпич, горы, покрытые пупырышками масличных порослей. Перед нами — волнистая равнина в пшеничных полях. Деревни и городки — каменные. Черепичные крыши и узкие улицы прожжены солнцем. Здесь мало зелени, — разве на площади у фонтана несколько старых акаций.
Многие из домов — лишь остовы, где вся внутренность вынесена аэропланной бомбой. У порогов на стульях с камышовым сиденьем сидят женщины, занятые рукоделием. Играют дети. Автомобили пробираются по узкой, как щель, — извилистой улице в железных балкончиках на вторых этажах. Окна нижних этажей забраны решетками. В лавках вместо дверей — занавеси из железных цепочек.
За деревней на пригорке молотят пшеницу. Снопы привезены на двухколесной арбе, запряженной цугом: в корню — большой мул, вторым — мул поменьше, впереди — осел. Пшеницу раскидывают по току, и по снопам — по кругу — ездит арба, волоча за собой тяжелый дощатый щит. Так молотили еще в римские времена.
На всем укладе жизни — следы старины, уживающейся с бензиновыми колонками и великолепными шоссейными дорогами. Народ сбросил иго помещиков и монастырей. Все церкви заколочены, иные сожжены, попы и монахи уничтожены, помещики бежали к Франко.
Хозяином Испании стал народ. Но ему не дали времени разобраться в вековом наследии. На средневековые деревни и городки посыпались аэропланные бомбы, — тяжелая индустрия фюрера и дуче с фашистской вежливостью предложила себя взамен отечественных фабрикантов, сеньоров и потомков великих инквизиторов.
Но расчет на завоевание новой колонии оказался неверным. Новейшая техника и аморальность фашизма столкнулись с психологической сложностью старого испанского народа. И, может быть, потому, что народ этот долго находился в экономической отсталости и духовной консервации, не был разъеден всеми пороками современного буржуазного строя, он сберег в себе все дивные, нерастраченные свойства честности, благородства, пылкости, прямодушия. Он без колебания встал на защиту своей революции, своей земли, своих заводов, своей национальности.
И напрасно фашистские бомбовозы, громя мирные города, силятся вселить ужас и растерянность. Испанский народ (от старух, сидящих с вязаньем у порогов полуразрушенных жилищ, до бойцов на фронте) не примет жизни из рук новых рабовладельцев. Кровь и ужас лишь заставили испанский народ сменить беспечность и добродушие на организованность и волю — победить во что бы то ни стало. Но пасаран!
В ноябре Франко стоял у Толедских ворот Мадрида, и, казалось, ему бы только сесть в машину и под развернутым знаменем (на красном поле — знак раскрытых наручников и стрелы Перуна) пронестись по столице. Все же он не решился. А наутро уже было поздно. Сегодня Мадрид сам перешел в нападение. Наступление революционных армий должно и будет развиваться. Время играет на революцию. В эти дни под Мадридом идет самое ожесточенное и самое крупное — по сосредоточенным силам — сражение за все время войны.