Том 10. Рассказы. Очерки. Публицистика. 1863-1893.
Шрифт:
О нет, мисту Клеменс, я не испытала в жизни горя. Но и радости тоже.
РАЗГОВОР С ИНТЕРВЬЮЕРОМ
Вертлявый, франтоватый и развязный юнец, сев на стул, который я предложил ему, сказал, что он прислан от "Ежедневной Грозы", и прибавил:
— Надеюсь, вы не против, что я приехал взять у вас интервью?
— Приехали для чего?
— Взять интервью.
— Ага, понимаю.
— Как это слово пишется?
— Какое слово?
— Интервью.
— О, боже мой! Зачем вам это знать?
— Я хотел посмотреть в словаре, что оно значит.
— Гм! Это удивительно, просто удивительно. Я могу вам сказать, что оно значит, если вы... если вы...
— Ну что ж, пожалуйста! Буду очень вам обязан.
— И—н, ин, т—е—р, тер, интер...
— Так, по—вашему, оно пишется через "и"?
— Ну конечно!
— Ах, вот почему мне так долго пришлось искать.
— Ну а по—вашему, уважаемый сэр, как же надо писать это слово?
—— Я... я, право, не знаю. Я взял полный словарь и полистал в конце, не попадется ли оно где—нибудь среди картинок. Только издание у меня очень старое.
— Но, друг мой, такой картинки не может быть. Даже в самом последнем изд... Простите меня, я не хочу вас обидеть, но вы не кажетесь таким... таким просвещенным человеком, каким я себе вас представлял. Прошу извинить меня, я не хотел вас обидеть.
— О, не стоит извиняться! Я часто слышал и от таких людей, которые мне не станут льстить и которым нет нужды мне льстить, что в этом отношении я перехожу всякие границы. Да, да, это их всегда приводит в восторг.
— Могу себе представить. Но вернемся к нашему интервью. Вы знаете, теперь принято интервьюировать каждого, кто добился известности.
— Вот как, в первый раз слышу. Это, должно быть, очень интересно. И чем же вы действуете?
— Ну, знаете... просто в отчаяние можно прийти. В некоторых случаях следовало бы действовать дубиной, но обыкновенно интервьюер задает человеку вопросы, а тот отвечает. Теперь это как раз в большой моде. Вы разрешите задать вам несколько вопросов для уяснения наиболее важных пунктов вашей общественной деятельности и личной жизни?
— О пожалуйста, пожалуйста. Память у меня очень неважная, но, я надеюсь, вы меня извините. То есть она какая—то недисциплинированная, даже до странности. То скачет галопом, а то за две недели никак не может доползти куда требуется. Меня это очень огорчает.
— Не беда, вы все—таки постарайтесь припомнить, что можете.
— Постараюсь. Приложу все усилия.
— Благодарю вас. Вы готовы? Можно начать?
— Да, я готов.
—
— В июне будет девятнадцать.
— Вот как? Я бы дал вам лет тридцать пять, тридцать шесть. Где вы родились?
— В штате Миссури.
— Когда вы начали писать?
— В тысяча восемьсот тридцать шестом году.
— Как же это может быть, когда вам сейчас только девятнадцать лет?
— Не знаю. Действительно, что—то странно.
— Да, в самом деде. Кого вы считаете самым замечательным человеком из тех, с кем вы встречались?
— Аарона Барра.
— Но вы не могли с ним встречаться, раз вам только девятнадцать лет.
— Ну, если вы знаете обо мне больше, чем я сам, так зачем же вы меня спрашиваете?
— Я только высказал предположение, и больше ничего. Как это вышло, что вы познакомились с Барром?
— Это вышло случайно, на его похоронах: он попросил меня поменьше шуметь и...
— Силы небесные! Ведь если вы были на его похоронах, значит он умер, а если он умер, не все ли ему было равно, шумите вы или нет.
— Не знаю. Он всегда был на этот счет очень привередлив.
— Все—таки я не совсем понимаю. Вы говорите, что он разговаривал с вами и что он умер?
— Я не говорил, что он умер.
— Но ведь он умер?
— Ну, одни говорили, что умер, а другие, что нет.
— А вы сами как думаете?
— Мне какое дело? Хоронили—то ведь не меня.
— А вы... Впрочем, так мы в этом вопросе никогда не разберемся. Позвольте спросить вас о другом. Когда вы родились?
— В понедельник, тридцать первого октября тысяча шестьсот девяносто третьего года.
— Как! Что такое! Вам тогда должно быть сто восемьдесят лет? Как вы это объясняете?
— Никак не объясняю.
— Но вы же сказали сначала, что вам девятнадцать лет, а теперь оказывается, что вам сто восемьдесят. Чудовищное противоречие!
— Ах, вы это заметили? (Рукопожатие.) Мне тоже часто казалось, что тут есть противоречие, но я как—то не мог решить, есть оно или мне только так кажется. Как вы быстро все подмечаете!
— Благодарю за комплимент. Есть у вас братья и сестры?
— Э—э... я думаю, что да... впрочем, не могу припомнить.
— Первый раз слышу такое странное заявление!
— Неужели?
— Ну конечно, а как бы вы думали? Послушайте! Чей это портрет на стене? Это не ваш брат?
— Ах, да, да, да! Теперь вы мне напомнили: это мой брат. Это Уильям, мы его звали Билл. Бедняга Билл.
— Как? Значит, он умер?
— Да, пожалуй, что умер. Трудно сказать наверняка. В этом было много неясного.
— Грустно слышать. Он, по—видимому, пропал без вести?
— Д—да, вообще говоря, в известном смысле это так. Мы похоронили его.
— Похоронили его! Похоронили, не зная, жив он или умер?