Том 10. С.Витицкий, С.Ярославцев
Шрифт:
И снова, и снова. Киму сказали, что никто не знает, что это за человек. Пытались его поймать и выдворить, но он бегает, как заяц, а гоняться за ним по крышам в противогазе никому неохота.
Бригада Кима жила в детском садике. Крошечные шкафчики,
Уже через месяц двоих работяг увезли. У них объявилась катаракта — помутнение хрусталика под воздействием ионизирующего излучения. Позже увезли ещё человек десять.
Вот такие факты. И ещё другие. И ненависть к начальству. К господам из инстанций. И в заключение — реплика Кнута:
«Ташлинскому району, слава Богу, нет дела до происшествий в иных республиках».
Как я понял, эту манифестацию мелкопоместного патриотизма Ким включил в статью в последнюю минуту, не преминув при этом назвать полностью ФИО и должность манифестанта.
Разумеется, на ведьму напали корчи. Кима вышибли из газеты. Сгоряча исключили из партии, но выяснилось, что Ким уже почти двадцать лет беспартийный. Разгорячившись ещё более, собрались подать на Кима в суд с каким-то нелепым обвинением, но получилось разъяснение, что поскольку К. Волошин уволен, то есть уже подвергнут крайней мере административного взыскания… и вообще, времена наступают странные… Лучше замять.
Замяли. Времена действительно наступили странные. Материально Ким не пострадал: денег, заработанных в Полынь-городе, ему на первое время хватило, а уж от заказов на ремонт личного автотранспорта ему отбою не стало. Но недалёк уже был день, когда события его личной жизни обернулись для нашего маленького городка совершенно ошеломляющим образом. Цитируя из одного моего любимого писателя:
«Последовательность событий была так стремительна, как будто развернулся свиток и со всеми иероглифами ужасов упал к ногам».
Мы с Моисеем Наумовичем не сразу сумели прочесть эти иероглифы, а когда прочли, смущение и страх овладели нами. Причастность Кима выявилась для нас не сразу, да и вообще с точки зрения современной науки вряд ли может быть доказана, но всё же наступил момент, когда мы, движимые своими представлениями о гражданском долге, принялись искать истину — выявлять координаты Кима в пространстве и времени в момент свершения очередного «жестокого чуда». Многое совпало. По нашему убеждению, совпало всё, а если покопаться, то открылись бы и ещё многие чудеса, имевшие место вне нашего поля зрения и зарегистрированные равнодушными чиновниками или вовсе не зарегистрированные…
Для нас, как я теперь понимаю, всё началось в осенний пасмурный день, первый осенний день того года, когда Ким был отлучён от официальной идеологии. Он явился в больницу и вошёл ко мне в кабинет, не постучав, когда ещё одевалась, покряхтывая
— Господи… — произнёс я, неверным телодвижением поднимаясь из-за стола.
Такого я не ждал даже от Кима. Он был абсолютно лыс. Как бильярдный шар. Фиолетовые шрамы на его черепе выглядели так, словно кто-то вылил на него склянку с краской. И на свободной от чёрной повязки поверхности его лица тоже не было ни волоска. Ни ресниц, ни бровей.
— С-слушай, — произнёс я, — где твои волосы?
Он полез за пазуху, извлёк пухлый пакет и положил на стол.
— Вот, — сказал он. — Все здесь. Ну, может, несколько волосинок недостаёт.
Бабка выбралась наконец из ворота необъятного штапельного платья и тоже уставилась на Кима, распустив беззубый рот. Я спохватился.
— Ступайте, ступайте, бабуся, — проговорил я, взял её под локоток и подвёл к двери. — Я к вам потом зайду в палату. И скажите там в коридоре, чтобы пока разошлись и вернулись через часок…
Когда я вернулся к столу, Ким уже сидел и с хладнокровным интересом разглядывал меня.
— Ну, так, — деловито сказал я, усаживаясь. — Рассказывай. Как это произошло? Когда?
— Нынче ночью. Встаю утром, а вся моя роскошь на подушке осталась. Жаль, я себе такие кудри отрастил, можешь полюбоваться… — он ткнул пальцем в пакет на столе, — роскошные кудри. И нигде на всём теле ни волосинки не осталось. Ни под мышками, ни в шагу, ни на груди. Всё либо на простыне, либо в трусах…
— Раздевайся, — приказал я. — Догола.
Он разделся. Я убедился. И заодно слегка позавидовал: такой он был сухощавый, поджарый, мускулистый. Мы с ним одногодки, а у меня грешное тело дрябловатое, жирненькое, никак не спортивное.
— Физкультурой занимаешься, — пробормотал я.
Он пренебрежительно отозвался:
— Физкультурой… С какой это стати? Что я тебе — пионер?
И вдруг вытаращил свой единственный глаз.
— А ведь и то верно, Лёшка! Заметил я, что худеть начал. Штаны стали сваливаться, пиджак как на вешалке… Значит, и это ещё…
— Ладно, — сказал я. — Пока не одевайся. Накинь вон мой халат.
Я позвонил нашему кожнику и попросил незамедлительно зайти. Пока мы ждали, я спросил, зачем он принёс ко мне свою волосню. Он осклабился:
— Как вещественное доказательство. Чудак, почём я знаю, что вам, медикам, может понадобиться?
Я кивнул согласно и развернул пакет. Лупы у меня не было, но и невооружённым глазом было видно, что волосы именно выпали, а не были, скажем, выдраны, и даже не столько выпали, сколько вылезли: дружно и одномоментно. А тут и кожник явился. Ким повторил ему свой короткий рассказ. Кожник похмыкал, осмотрел его и велел одеваться. Потом кожник взглянул на меня, а я взглянул на кожника. Кожник едва заметно приподнял и опустил плечи. Неожиданно Ким, натягивавший брюки, произнёс брюзгливо: