Том 11. Былое и думы. Часть 6-8
Шрифт:
– Что ему надобно заплатить? – спросил Гарибальди.
– Помилуйте, – отвечал господин, – вы его осчастливите, принявши.
Они отретировались.
– На днях это будет на вывеске, – заметил кто-то, а Гарибальди с умоляющим видом сказал молодому человеку, который ходил за ним:
– Бога ради, избавьте меня от этого снаряда, мочи нет, больно.
Это было ужасно смешно.
Затем явились аристократические дамы, менее важные толпой ожидали в зале.
Я и Огарев – мы подошли к нему.
– Прощайте, – сказал я. – Прощайте и до свиданья в Капрере.
Он обнял меня, сел, протянул нам обе руки и
– Простите меня, простите меня; у меня голова кругом идет, приезжайте в Капреру.
И он еще раз обнял нас.
Гарибальди после приема собирался ехать на свиданье с дюком Вельским в Стаффорд гауз.
Мы вышли из ворот и разошлись. Огарев пошел к Маццини, я к Ротшильду. У Ротшильда в конторе еще не было никого. Я взошел в таверну св. Павла, и там не было никого… Я спросил себе ромстек и, сидя совершенно один, перебирал подробности этого «сновидения в весеннюю ночь»…
Ступай, великое дитя, великая сила, великий юродивый и великая простота! Ступай на свою скалу, плебей в красной рубашке и король Лир! – Гонериль тебя гонит, оставь ее, у тебя есть бедная Корделия, она не разлюбит тебя и не умрет!
Четвертое действие кончилось…
Что-то будет в пятом?
15 мая 1864.
Часть седьмая
<Вольная русская типография и „Колокол”>*
<Глава I>
Апогей и перигей (1858–1862)
…Часов в десять утра я слышу снизу густой и недовольный голос:
– Me дum комса – колонель рюс вё вуар.
– Monsieur ne recoit jamais le matin et…
– Жепардемен.
– Et votre nom, monsieur…
– Mais вy дupe колонель рюс [395] , – и полковник прибавил голосу.
Жюль был в великом затруднении. Я спросил сверху, подошедши к лестнице:
395
– Скажите просто: русский полковник желает видеть. – Господин никогда не принимает по утрам и… – Завтра я уезжаю. – Ваше имя, сударь? – Да вы скажите: русский полковник (франц.). – Ред.
– Qu’est ce qu’il у а?
– Се ву? – спросил полковник.
– Oui, c’est moi [396] .
– Велите, батюшка, пустить. Ваш слуга не пускает.
– Сделайте одолжение, взойдите.
Несколько рассерженный вид полковника прояснился, и он, вступая вместе со мной в кабинет, вдруг как-то приосанился и сказал:
– Полковник такой-то; находясь проездом в Лондоне, поставил за обязанность явиться. Я тотчас почувствовал себя генералом и, указывая на стул прибавил:
396
– В чем дело? – Это вы? – Да, это я (франц.). – Ред.
– Садитесь.
– Полковник
– Надолго здесь?
– До завтрашнего числа-с.
– И давно приехали?
– Трое суток-с.
– Что же так мало погостили?
– Видите, здесь без языка-с, оно дико, точно в лесу. Душевно желал вас лично увидеть, благодарить от себя и от многих товарищей. Публикации ваши очень полезны: и правды много, и иногда животы надорвешь.
– Чрезвычайно вам благодарен, это единственная награда на чужбине. И много получают у вас наших изданий?
– Много-с… Да ведь сколько и лист-то каждый читают: до дыр-с, до клочий читают и зачитывают; есть охотники – даже переписывают. Соберемся так иногда читать, ну и критикуем-с… Вы, надеюсь, позволите с откровенностью военного и искренно уважающего человека?
– Сделайте одолжение, нам-то уж не приходится восставать против свободы слова.
– Мы так между собою часто говорим: польза большая в ваших обличениях; сами знаете, чт'o скажешь у нас о Сухозанете, примерно, – держи язык за зубами; или вот об Адлерберге? Но, видите, вы давно оставили Россию, вы слишком ее забыли, и нам все кажется, что больно много напираете на крестьянский вопрос… не созрел…
– Будто?
– Ей-ей-с… Я совершенно согласен с вами; помилуйте, та же душа, образ, подобие божие… и все это, поверьте, теперь видят многие, но торопиться нельзя, преждевременно.
– Вы думаете?
– Полагаю-с… Ведь наш мужик страшный лентяй… Он, пожалуй, и добрый малый, но пьяница и лентяй. Освободи его сразу – работать перестанет, полей не засеет, просто с голоду умрет.
– Да вам-то что же за забота? Ведь вам, полковник, никто не поручал продовольствие народа русского…
Из всех возможных и невозможных возражений полковник наименьше ждал того, которое я ему сделал.
– Оно конечно-с, с одной стороны…
– Да вы не бойтесь с другой;ведь не в самом деле он умрет с голоду оттого, что хлеб сеять будет не для барина, а для себя?
– Вы меня извините, я счел долгом сказать… Мне кажется, впрочем, я слишком много отнимаю у вас вашего драгоценного времени… Позвольте откланяться.
– Покорнейше благодарю за посещение.
– Помилуйте, не беспокойтесь. У е мон каб? [397] Далеконько живете-с.
397
Где мой экипаж? (франц.). – Ред.
– Не близко.
Я хотел этой великолепной сценой начать эпоху нашего цветения и преуспеяния. Такие и подобные сцены повторялись беспрерывно; ни страшная даль, в которой я жил от Вест-Энда – в Путнее, Фуламе… ни постоянно запертые двери по утрам – ничего не помогало. Мы были в моде.
Кого и кого мы ни видали тогда!.. Как многие дорого заплатили бы теперь, чтоб стереть из памяти, если не своей, то людской, свой визит… Но тогда, повторяю, мы были в моде, и в каком-то гиде туристов я был отмечен между достопримечательностями Путнея.