Том 11. Драматические произведения 1864-1910 гг
Шрифт:
Анатолий Дмитриевич Венеровский , акцизный чиновник, 35 лет.
Приказчик .
Староста .
Лакей .
Мужики .
Действие происходит в именье Прибышевых.
Утро. Гостиная деревенского помещичьего дома. Перед диваном круглый стол. На столе утренний чай и кофе.
Няня вяжет чулок, разливает чай стоя; Марья Васильевна сидит у стола, пьет чай.
Няня. Давайте чашку-то, налью. А то что, право, пить не пьете, только
Марья Васильевна (обиженно). Постой, няня, я не допила еще. И что кричишь, точно с ребенком, право. Вот теперь налей. (Подает чашку.)
Няня. Стоишь, стоишь, стоишь, стоишь. Одиннадцатый час небось, а еще половину господ не перепоила. Вы откушаете — тут старый барин, тут стюдент с Петрушей прийдут.
Марья Васильевна. Какой стюдент? Студент говорится.
Няня. Не люблю я его, неаккуратный человек, за то он у меня стюдент. Пустой человек.
Марья Васильевна. А мне он жалок, няня.
Няня. Есть чего жалеть. Сказал ли он доброе слово кому, вот второй месяц в доме — только зубы скалит (передразнивая). Всех, кажется, пересмеял <с племянницей с вашей; да девкам от него прохода нет.> [97] Нечесаный, а туда же липнет. Я уж Дуняшу научила: как он к тебе станет приставать, ты его по лицу, чтоб с синяком к обеду пришел. Пускай спросят — отчего? Да опять — что ж это? Одевать мы его взялись — что ли? Все постельное белье наше.
97
Ломаными скобками обозначен текст, зачеркнутый Толстым. — Ред.
Марья Васильевна. Ах, няня — какая ты! Ты подумай — ведь он один, молодой человек, бедный. Я удивляюсь, право, отчего он худой такой?
Няня. Отъестся небось! Придут теперь с Петрушей, напьются; тут Катерина Матвеевна, золото-то наше, с книжкой придет… Отпоишь — ну, слава богу. Только снимешь, опять: кофею! завтракать! тонконогой приедет!
Марья Васильевна. Какие ты все прозванья даешь, няня! Это кто ж тонконогой?
Няня. А Анатолий Дмитрия, жених-то Любочкин…
Марья Васильевна. Как ты глупо говоришь. Отчего ж — жених? Так ездит молодой человек в дом.
Няня. Так вы и думаете, что глупее Марьи, няни, нет никого на свете. Кажется, тридцать лет вверху жимши, пора понимать. Что ж он вашего кофею не видал — что из города-то за семнадцать верст каждый божий день ездит. Нет-с, матушка, Любочкино-то приданое все сосчитал небось, так и ездит.
Марья Васильевна. Вот как ты судишь. Первое дело он не жених, а второе — уж вот кто на деньги не польстится. Анатолий Дмитриевич совсем не такой человек.
Няня. Без денег, матушка, в нынешнем веке никто не возьмет, какая красавица
Марья Васильевна. Это еще какое слово? Как ты сказала?
Няня. Бахвал, матушка. Это по-нашему значит: я, мол, всех прекрасней, всех умней, и, окромя меня, все дураки.
Марья Васильевна. Вот и неправда. Он ученый, писатель. Да что ты понимаешь!
Няня. Только Любочку мне жалко, совсем-то ей голову вскружили.
Марья Васильевна. Может быть, он вовсе не за Любочкой, а за Катенькой ухаживает. Вот как ты!
Няня. Как же, дуру нашли, так я и поверила. С Катериной-то Матвевной побаловаться — это так. Еще она как в Петербурге в гувернерках жила, так к нему бегала, а жениться-то небось он знает, за кем деньги дадут, а за кем ничего.
Марья Васильевна. Катенька знакома была с ним в Петербурге. Ты во всем дурное видишь.
Няня. Да уж так, матушка, как в гувернерки пойдут, так и догувернерются. Это верно. Так-то и Катерина Матвевна.
Марья Васильевна (смеется и махает руками). Полно, глупости.
Няня. И то мы примечаем, что во всем доме другие порядки пошли. (И барин другой стал, посмирнел совсем, и учителя стюдента взяли заместо немца, и Катерине-то Матвевне волю дали, и детей всех распустили. Все другое стало, все по-новому пошло!)
Марья Васильевна. Что ж, и я другая стала? Вот глупа.
Няня. Вы что, вы так, по доброте своей. А вот на барина, так часто дивлюсь… (Молчит, качает головой и разводит руками.) Что сделалось? Совсем другой человек. Как вспомнишь прежнее-то: был ли день, чтоб Сашка-камердин без битья одел; был ли староста, чтобы в стан не свозили…
Марья Васильевна. Ну, уж ты расскажешь… Разве очень хорошо было? Совсем не очень хорошо.
Няня. Да и не хвалю и не корю. Господа были, уж без этого нельзя. А то удивительно — как можно в пятьдесят лет свой карахтер переменить… Как эта самая царская бумага… ну там, что на первой неделе-то вышла…
Марья Васильевна. Ну да, манифест, — как ты смешна!
Няня (озлобленно). Ну да, та самая, чтоб дворовых за службу под мост со двора согнать, как вам не знать! Ну, да бог с ними! что бишь я говорила. С той поры и перемена пошла. Пуще всего как при Анатолии Дмитриевиче, — послушала я намедни — даже мерзко. Уж вы извините меня, матушка, я правду всегда скажу. В пятьдесят лет карахтер нельзя переменить. А только важности своей потеряли. Ведь только показать себя хочет, а карахтер все тот же. Намедни, кого ж — Кирюшку Деева, мужика, стал при Анатолии Дмитриче ублажать: «вы», говорит, — это Кирюшке-то, — «хотите работать, так приходите». Послушала я: что такое? Точно прынцу какому-нибудь. Плюнула даже.