Том 11. Письма 1836-1841
Шрифт:
<Адрес:> Сестре Анете.
Гоголь Е. В., 25 марта 1841 *
Я получил твое письмо вместе с письмом Сергея Тимофеевича * . Вероятно, ты уже теперь получила и прочла мое письмо, посланное вместе с письмом к Прасковье Ивановне * , и стало быть уже отчасти знаешь причину, почему мне нельзя так часто писать к тебе, как бы хотелось. В самом начале письма своего ты уже жалуешься, что я позабыл тебя. Ты говоришь это в шутку или сурьезно? Если в шутку, так это выйдет больше ничего как только пустой звон слов. Если же в самом деле, так ты больше ничего, как дитя и никогда не можешь узнать меня. Если б я даже целый год не писал к тебе, то и тогда бы ты не могла сказать, что я позабыл тебя, если бы ты [476] только в самом деле хоть на крошку знала мои сердечные движения, но ты судишь только по наружным знакам. И зная, что я был в тяжелой болезни, что одно только чудо, явленное всемогущим, спасло меня от смерти, ты еще шутишь и приписываешь мне мнительность, которою страдаешь сама, тогда как я меньше всего думаю о моей болезни. Письмом своим поспеши скорее, потому что я через полтора месяца оставлю Рим * и проведу лето и часть осени или в Швейцарии, или в Германии, где именно — неизвестно. К зиме надеюсь,
476
Далее было: могла
Твой брат.
Аксакову К. С., март 1841*
В этот раз ваше письмо было для меня особенно радостно, милый Константин Сергеевич. Из него и уже отчасти из письма Сергея Тимофеевича к Погодину я слышу душою, что вы вступили на прямо русскую дорогу*. Стало быть, встреча между нами неизбежна, еще теснейшая, ближайшая встреча. Вы напрасно извиняетесь в письме, что заикнулись про немецкую философию. Опасаясь только того, чтобы вы не вдались односторонне в нее как в науку — для нее же самой, я радовался, между прочим, внутренне при мысли, если вы сами собой проберетесь на русскую дорогу, ее употребите, как лес, для поднятия себя на известную вышину, с которой можно начать здание, полетящее к небесам или просто на утесистую гору, с которой шире и дале откроются вам виды. О, как есть много у нас того, что нужно глубоко оценить и на что взглянуть озаренными глазами! Вам не нужно теперь ехать в Италию, ни даже в Берлин; вам нужен теперь труд, вам просто нужно заставить теперь руку побегать по бумаге. Нет нужды, что еще не вызрела, развилась и освежилась мысль; кладите ее смело на бумагу, подержите только в портфеле и не выдавайте довременно в свет. Ибо велико дело, если есть рукопись в портфеле. Вы еще не можете этого постигнуть. Сверх труда вам еще нужен теперь я, и я это чувствую в душе. Мне бы очень хотелось, чтобы вы за мною приехали в Германию, чтобы мы дружно совершили возвращение на родину, рука в руку.
Покамест вот вам слова, которые вечно должны звучать в ушах ваших. Есть у русского человека враг, непримиримый, опасный враг, не будь которого, он был бы исполином. Враг этот — лень, или, лучше сказать, болезненное усыпление, одолевающее русского. Много мыслей, не сопровождаемых воплощением, уже у нас погибло бесплодно. Помните вечно, что всякая втуне потраченная минута здесь неумолимо спросится там, и лучше не родиться, чем побледнеть перед этим страшным упреком.
Обнимая и целуя вас так же жарко, как вы меня, жду вашего письма.
Иванову А. А., январь — апрель 1841*
Александр Андреевич!
Я сегодняшний вечер, к несказанному моему удовольствию, остаюсь дома; а потому, если только вам в кафе покажется скучно, то пожалуйста ко мне и заберите с собою, коли попадете Бот<кина>*, Панов<а>*, Иордана*. Всем им буду рад, а домино лежит на столе.
<Адрес:> Al Signor Signor Alessandro Iwanoff (russo).
Жуковскому В. А., январь — апрель 1841 *
Письмо это вручит вам Алек<сей> Тар<асович> Марков * , которого вы уже знаете. Он стоит [477] покровительства и по таланту своему и по душевной доброте своей. Окажите ему ваше под час заступничество, где будет нужно. Я уверен, что он много сделает хорошего, если только ему будут задавать предметы сообразные с его образом мыслей и направлением его художества. Нельзя вдвинуть в человека того, чего элементов в нем нет, и нельзя отнять или затемнить или переделать в нем то, для чего существуют в нем элементы. Религиозное значение живописи — не Маркова дела. Физическая и моральная борьба человека сильного с близкою опасностью — его дело. Тут у него сильный, отважный размах, доказательство в его картине, которую он покажет вам. Что вы делаете? Здоровы ли вы, веселы ли, думаете ли о мне? — Я ничего не знаю и не слышу о вас — это грустно. Я не скажу, что я здоров. Нет, здоровье может быть еще хуже, но я более нежели здоров. Я слышу часто чудные минуты, чудной жизнью живу, внутренней огромной, заключенной во мне самом, и никакого блага и здоровья не взял бы. — Вся жизнь моя отныне — один благодарный гимн. — Не пеняйте, что я до сих пор не уплачиваю вам взятых у вас денег. Всё будет заплочено, может быть, нынешней же зимою * . Наконец не с потупленными очами я предстану к вам, а теперь я вижу и дивлюсь сам, как живу во всех отношениях ничем, и не забочусь о жизни и не стыжусь быть нищим.
477
Далее было: всякого
Я вас увижу и обниму, прощайте!
<Адрес:> Его превосходительству Василию Андреевичу Жуковскому от Гоголя.
Погодину М. П., 15 мая, 1841 *
Благодарю много за деньги. Я их получил * , но это, однако ж, как ты сам знаешь, только половина. Я расплатился с долгами и сижу на месте. Если ты не выслал остальных двух тысяч еще до получения сего письма, то мне беда, беда, потому придется оставаться в Риме на самое жаркое время лета, которое, во-первых, у меня совершенно пропадет, а во-вторых, может нанести значительный вред моему здоровью. Досадно мне очень, как подумаю, что мне придется возвращаться одному * , почти страшно: перекладная и все эти проделки дорожные, которые и в прежние времена не очень были легки, теперь, при теперешнем моем положении, [478] мне кажутся особенно тягостны. Если бы бог послал мне счастие, т. е. попутчика с коляской, было бы и весьма в пору. Последнего слова в твоей записке я никак не мог разобрать. Написано так: В эту минуту я занемогаю и потом слово, которого я не мог разобрать. Я утешаю себя по крайней мере, что не нужно понимать в буквальном смысле эти слова. Ужасно жалко мне Аксаковых * , не потому только, что у них умер сын, но потому, что безграничная привязанность до упоенья к чему бы ни было в жизни есть уже несчастье. Так мало знать жизнь, чтобы не помнить, что всякую минуту мы можем лишиться всего, позабыть, что всякую минуту мы должны благодарить за то, что остается [479] нам, жить обманом и стараться вечно обманываться — страшно, просто страшно. Мы ропчем только на утраты и никогда не благодарим за блага, которые даются нам щедро, обильно, но мы замечаем их только в минуту, когда лишаемся их, а до того времени глядим на них, как на что-то должное нам, на что-то непременно принадлежащее нам. Неблагодарен человек. — Как бы мне хотелось быть в эту минуту в Москве. [480] Как бы хотелось знать, утешились ли они хоть сколько-нибудь. Обними их и перецелуй, хоть им теперь не до меня. Почему же хотя Константин * не написал мне ни строчки. Уж два месяца слишком, как я не получаю ни от кого письма. Обнимаю всею душою Елисав<ету> Васильев<ну> и ребятишек.
478
для теперешнего моего положения
479
Далее было: еще
480
Далее
Прощай, мой друг, посылаю тебе, пока еще письменно, поцелуй, в нетерпеливом ожидан<ии> личного.
<Адрес:> `a Moscou (en Russie) Профессору имп. Московского университета Михаилу Петровичу Погодину. В Москве, в Университет.
481
Край письма оторван.
Что же опять так долго я не получаю от вас никакой вести? Уже более двух месяцев прошло после моего последнего письма * , на которое я не получал ни полстроки ответа. Живы ли вы, здоровы ли вы? Если вам некогда, должна бы, кажется, которая-нибудь из сестер написать ко мне: у них есть время. От Лизы я тоже давно не получал писем.
Более писем не адресуйте мне в Рим и лучше совсем не пишите до моего приезда в Москву, [482] потому что я наверно не могу вам определить моего адреса [483] в продолжение целых [484] трех месяцев, которые буду скитаться по разным городам Германии * . В Москву надеюсь быть зимою * . Стало быть, вы можете мне адресовать письма туда на имя Погодина или Лизе * .
482
Далее было: что будет, надеюсь, знаком
483
Далее было: не зная
484
следующих
Прощайте. Желая вам всего лучшего, что ни есть, остаюсь любящим вас сыном
Николай.
Отправьте прилагаемое письмо * поскорее к Данилевскому.
Данилевскому А. С., 7 августа 1841 *
Письмо твое попалось наконец в мои руки вчера, ровно три месяца после написания; где оно странствовало подобно многим другим письмам, изредка получаемым мною из России — это известно богу. Как ни приятно было мне получить его, но я читал его болезненно. В его лениво влекущихся строках присутствуют хандра и скука. Ты всё еще не схватил в руки кормила своей жизни, всё еще носится она бесцельно и праздно, ибо о другом грезит дремлющий кормчий: [485] не глядит он внимательными и ясными глазами на пловущие мимо и вокруг его берега, острова и земли, а всё еще стремит усталый бессмысленный взор на то, что мерещится в туманной дали, хотя давно уже потерял веру в обманчивую даль. Оглянись вокруг себя и протри глаза: всё лучшее, что ни есть — всё вокруг тебя, как оно находится везде вокруг человека и как один мудрый узнает это, и часто слишком поздно. Неужели до сих пор не видишь ты, во сколько раз круг действия в Семереньках может быть выше всякой должностной и ничтожно-видной жизни, со всеми удобствами, блестящими комфортами, и проч. и проч., даже жизни, невозмущенно-праздно протекшей в пресмыканьях по великолепным парижским кафе. Неужели до сих пор ни разу не пришло тебе в ум, что у тебя целая область в управлении, что здесь, имея одну только крупицу, ничтожную крупицу ума, и сколько-нибудь занявшись, можно произвесть много для себя — внешнего и еще более для себя — внутреннего, и неужели до сих пор не страшат тебя детски повторяемые мысли [486] насчет мелузги, ничтожности занятий, невозможности приспособить, применить, завести что-нибудь хорошее и проч. и проч., — всё, что повторяется беспрестанно людьми, кидающимися с жаром за хозяйство, за улучшения и перемены и притом плохо видящими в чем дело. Но слушай, теперь ты должен слушать моего слова, ибо вдвойне властно над тобою мое слово, и горе кому бы то ни было не слушающему моего слова. Оставь на время всё, всё, что ни шевелит иногда в праздные минуты мысли, как бы ни заманчиво и ни приятно оно шевелило их. Покорись и займись год, один только год, своею деревней. Не заводи, не усовершенствуй, даже не поддерживай, а войди во всё, следуй за мужиками, за приказчиком, за работами, за плутнями, за ходом дел, хотя бы для того только, чтобы увидеть и узнать, что всё в неисправимом беспорядке. Один год — и этот год будет вечно памятен в твоей жизни. Клянусь, с него начнется заря твоего счастья. Итак, безропотно и беспрекословно исполни сию мою просьбу! Не для себя одного, ты сделаешь для меня великую, великую пользу. Не старайся узнать, в чем заключена именно эта польза; тебе не узнать ее, но, когда придет время, возблагодаришь ты провидение, давшее тебе возможность оказать мне услугу, ибо первое благо в жизни есть возможность оказать услугу, и это первая услуга, которую я требую от тебя, не ради чего-либо; ты сам знаешь, что я ничего не сделал для тебя, но ради любви моей к тебе, которая много, много может сделать. О, верь словам моим! Властью высшею облеченно отныне мое слово. Всё может разочаровать, обмануть, изменить тебе, но <не> изменит мое слово. Прощай! Шлю тебе братской поцелуй мой и молю бога, <да> [487] снидет вместе с ним на тебя хотя часть то<й> [488] свежести, которою объемлется ныне душа моя, <востор> [489] жествовавшая над болезнями хворого моего тела. Ничего не пишу к тебе о римских происшествиях, о которых ты меня спрашиваешь. Я уже ничего не вижу перед собою, и во взоре моем нет животрепещущей [490] внимательности новичка. Всё, что мне нужно было, я забрал и заключил к себе в глубину души моей. Там Рим как святыня, как свидетель чудных явлений, совершившихся надо мною, пребывает вечен. И как путешественник, который уложил уже все свои вещи в чемодан и усталый, но покойный, ожидает только подъезда кареты, понесущей его в далекий верный желанный путь, так я, перетерпев [491] урочное время своих испытаний, изготовясь внутреннею удаленною от мира жизнью, покойно, неторопливо по пути, начертанному свыше, готов идти укрепленный и мыслью, и духом. Недели две, а может и менее того, я остаюсь в Риме. Заеду на Рейн, в Дюссельдорф к Жуковскому. В Москву надеюсь быть к зиме. Во всяком случае в ответ на письмо это напиши хоть два слова, чтобы я узнал, что оно тобой получено. Адресуй на имя Погодина, в Москву в Университет.
485
В оригинале: кормлющий
486
идеи
487
Вырвано.
488
Вырвано.
489
Вырвано.
490
В оригинале: животрепящей
491
окончив
<Адрес:> Александру Семеновичу Данилевскому.
Иванову А. А., август 1841*
Я позабыл вам дать маленькую записочку,* которую нужно будет вручить, если, на случай, в самом деле кто из моих знакомых приедет в Рим и привезет мне деньги. Во Флоренции я полтора дни и через два часа еду с курьером в Геную. Дорога идет довольно сносно. Прощайте, будьте здоровы.