Том 12. В среде умеренности и аккуратности
Шрифт:
На этот раз, однако, обошлось благополучно. Проходит два часа — и Чебоксары уже в виду. Пристаем; я выхожу на берег и спешу в первый попавшийся на глаза трактир.
— Подхалимов-второй! ты?
— Я!
— Какими судьбами? У родственников, что ли, загостился? Помнится, ты говорил, что у тебя в Чебоксарах родные живут? [102]
— Какие, брат, к черту, родственники! разве у Подхалимовых бывают родственники!
Слова эти опечалили меня. Горемычные мы, Подхалимовы, в самом деле, люди! Без роду, без племени (все-то мы растеряли!), шатаемся из трактира в трактир, разыскивая, где бы хоть крошечку приютиться! Выйдет местечко — не успеешь и оглянуться, смотришь — и опять чем-нибудь не потрафил!
102
И нас в том удостоверил, а на поверку выходит, что имел в предмете прелюбодеяние!! То же. ( Прим. М. Е. Салтыкова-Щедрина.)
103
И откажем! И не только Подхалимову 1-му, но и Подхалимову 2-му! В этом читатели наши и сомневаться не должны! То же. ( Прим. М. Е. Салтыкова-Щедрина.)
— Что же такое случилось? деньги, что ли, потерял?
— Деньги потерял, паспорт потерял — это само собой! А главное, штучка у меня тут завелась.
— Гм!.. штучка! Интересно, брат, интересно!
— Да что! бестия, брат! то есть такая выжига, что боже упаси!
— Как же ты на нее напал?
— А знаешь Василия, который в гостинице «Москва» половым служил, ну, так это — его сестра. Сам-то он из черемис, а Чебоксары, это — столица черемисская. Когда я отправлялся под Карс-то * , вот он и говорит мне: будете, говорит, мимо наших местов ехать, так потрудитесь сестрице писемцо да пять рублей денег отдать…
— Что ж, хороша, по крайней мере?
— Рассыпчатая!
— Девица?
— Замужем. И сама — бестия, и муж шельма. Застал я их в лачуге, с голоду мрут, а теперь — распивочную продажу открыли!
— Эге! так вон куда корреспондентское-то содержание ушло! [104]
— Туда. Сперва все наличные из меня высосали, а потом и векселя в ход пошли. Сколько я этих векселей надавал — страсть!
— Ничего, друг: бог милостив! Напишем в редакцию «Красы Демидрона» слезное прошение — выручат! [105]
104
Да-с, вон оно куда! Мы не щадим ни трудов, ни издержек, имея в виду полезные цели, а вместо того наши деньги оказываются косвенным орудием для приведения в исполнение постыдных предприятий! То же. ( Прим. М. Е. Салтыкова-Щедрина.)
105
Непременно! после дождичка в четверг! То же. ( Прим. М. Е. Салтыкова-Щедрина.)
Однако он усомнился * в этом и стал доказывать, что редакция нисколько не причастна его злоключениям; что она и без того не щадила ни трудов, ни издержек, чтоб удовлетворить справедливым требованиям публики, и что, следовательно, было бы в высшей степени несправедливо привлекать ее к ответственности по такому делу, которое не подходит прямо к программе газеты, как издания литературного, политического и ассенизационного, но не прелюбодейственного. Я, конечно, не мог внутренно не согласиться с его доводами, но все-таки, чтоб окончательно не обескуражить его, некоторое время поддерживал мой тезис, хотя, признаюсь, довольно слабо.
— Но, по крайней мере, ты хоть пожуировал! — наконец сказал я, чтоб переменить разговор, принимавший чересчур печальное
— Ни-ни! — воскликнул он с необыкновенною живостью.
Я был ошеломлен.
— Ну, брат, это уж совсем глупо!
— В том-то и дело, что изгибы человеческого сердца… очень, брат, это мудреная штука! — отвечал он печально, — она-то, по-видимому, не прочь, да бестия муж так и вертится… А впрочем, может быть, и она… шельмы они оба, это — вернее!
Мы умолкли: обоим нам было тяжело. Ему — потому, что встреча со мной заставила его опомниться и обнаружила во всей наготе пропасть, зиявшую под его ногами; мне — потому, что и надо мной начинали тяготеть смутные предчувствия чего-то недоброго.
— Сколько-нибудь, однако, осталось у тебя денег? — первый я прервал молчание.
Вместо ответа он выложил на стол желтенькую и, обращаясь к служителю, скомандовал:
— Гарсон! полштофа очищенной… живо!
Это был крик отчаяния, который меня глубоко взволновал.
— Спрячь этот последний ресурс! — вскричал я, — я плачу за все! И сверх того… могу даже рубликов двадцать пять уделить тебе… идет?
Он крепко пожал мою руку.
— Извини, что не больше; сам знаешь, впереди предстоит еще Дунай — дорога не близкая!
Но он только горько усмехнулся в ответ и запел:
— Ах, Дунай ты мой, Дунай! Сын Иванович Дунай!— Погодим, брат, и в Чебоксарах! — прибавил он с фаталистическою уверенностью поклонника ислама.
— Ну, нет, друг, — это — ни-ни! Я тово… я — непременно! Нынче же ночью, вот только дождусь парохода — и сейчас! И прямо так-таки, нигде не останавливаясь, — на Дунай * [106] .
Уверенный тон, которым я выразил мое намерение, по-видимому, ободрил и его.
— А сем-ка и я в Малую Азию * хвачу! — воскликнул он весело, — авось-либо до Самары доеду!
106
Не трудитесь, сделайте милость! Лучше в Кинешму съездите да паспорт выручите! То же. ( Прим. М. Е. Салтыкова-Щедрина.)
— Хватим, друг!
Увы! Это было только «пленной мысли раздраженье» * ! Через минуту он уже опять опустил голову.
— Нет, голубчик! — сказал он уныло, — теперь мне остается только об одном бога молить: чтоб меня отсюда куда ни на есть по этапу выслали [107] . Да куда выслать-то, вот — вопрос! Где моя родина? Где мое местожительство? В «Старом Пекине»? В гостинице «Москва»? Вот уж подлинно: бегаем мы, корреспонденты, и «града неведомого взыскуем» * .
107
Так непременно и будет. То же. ( Прим. М. Е. Салтыкова-Щедрина.)
— Кстати! скажи, пожалуйста, как это ты паспорт потерял?
— Да так вот: купаться в Волге вздумал. Признаться, выпито несколько было — вот и приди мне в голову дикая мысль: украдут, мол, у тебя этот самый паспорт, ежели ты его на берегу оставишь! Ну, разделся, положил его под мышку да как поплыл — совсем и забыл; смотрю, в стороне какая-то бумажка плывет! Ан это он и был! Исправник уж раз десяток присылал, никаких резонов не принимает — наверняк этапом кончится! Впрочем, что все обо мне да обо мне — ты как, вместо Дуная, в Чебоксары попал?