Том 13. Большая Душа
Шрифт:
— Я… я… извините… не узнаю вас… Вы, должно быть, ошиблись, приняв меня за другую, — едва нашла в себе силы ответить Зина.
— Да как же ошибся-то! Да за кого принять-то? Да вы поглядите на меня, ведь я — Иван Дубякин. Еще как в Одессе мы жили, я к вашему паненьке в лавочку его табачную то за папиросами, то за сигаркой когда наведывался. Неужто Ивана Дубякина позабыть успели? Да и мудрено ли помнить: вот какой маленькой я вас помню, — показал он загорелой рабочей рукой на аршин от пола. — А потом, как подросли вы, я только заездами бывал в Одессе. А только признал я вас сразу, даром, что редко видел в последнее время.
— Нет, нет, вы ошибаетесь. Уверяю вас. По крайней мере, я ничего подобного не помню, — выдавила из горла Зина, готовая лишиться чувств.
А Иван Павлович продолжал с еще большим воодушевлением. Он был рад-радехонек вспомнить прошлое, свою милую Одессу, где прожил столько лет и куда только на время наезжал впоследствии.
— Ну вот еще, как не помнить? Сергея Давидовича Барановича ведь вы дочка? Того самого, что в городе Одессе, на Ришельевской свою табачную лавку держал? А потом, как дела расширил, в Питере здесь открыл побольше торговлю. Знаю, как не признать. По отцу-то признал и дочку. Похожи вы больно на папеньку своего. Душевный он, Сергей Давидович, человек, хоть и наш брат, из крестьянского сословия, а умница такой, что дай Бог всякому. От ума-то и в люди вышел, и дочке какое воспитание дает.
Но Зина уж не слышала ничего больше из того, что говорил Дубякин.
Пунцовая от стыда, бормоча что-то себе под нос, рванулась она к дверям и, закрыв пылающее лицо концом фартука, выскочила как ошпаренная за порог.
Глава 8
— Вот тебе раз, вот так аристократка… из табачной лавочки! — выпалила среди наступившей вслед за тем гробовой тишины Соня-Наоборот, лишь только Иван Павлович и Веня покинули приемную.
— Вот вам и балы, и фамильные драгоценности, и "моя maman" с "моим papб" из высшего круга и вся та ерунда, которою угощала нас милейшая Зиночка. А ты, Миля, да и вы, сестрички, слушали все это вранье, рот разиня. Куда как хороша! Ей-Богу умру от хохота! Ха-ха-ха-ха!
И Соня-Наоборот внезапно залилась таким заразительным смехом, что, глядя на нее, не могли не расхохотаться и все остальные девочки.
Даже маленькая застенчивая Рита, даже Марина Райская и серьезная Ася не могли удержаться от улыбки.
Одна Миля Шталь, сконфуженная и смущенная, стояла с опущенными глазами и поджатыми губами, как бы желая всем своим существом выразить свою полную непричастность к «неуместному», как ей казалось, веселью подруг. Наконец, она не выдержала и выступила в защиту Зины.
— Глупо смеяться. Не остроумно даже совсем. Чем виновата Зиночка, что этот господин признал ее за какую-то свою знакомую из Одессы? Такие недоразумения могут со всеми случиться
— Ой-ой! Уж молчи лучше! Девочки, слушайте меня: вот так недоразумение, — едва переводя дух от хохота, нашла в себе силы, наконец, произнести Соня: — по Милиным словам выходит, что у них в Одессе есть два Барановича и оба Сергеи Давидовичи, и у обоих дочери Зины, и так дальше, и так дальше. Ай да Миля! Ха-ха-ха-ха! Да ведь все же мы знаем, со слов самой Зины, что она в Одессе родилась и выросла. Нет, уж ты, пожалуйста, не выгораживай свою "аристократку из табачной лавочки".
— Миля! — вмешалась Ася — Зина получила по заслугам за то, что так заносчиво держала себя со всеми нами, и ты напрасно стараешься выгородить ее.
— И врала на каждом шагу ой-ой как, девицы! — сказала Маша Попова.
— Да. Так я говорю, что этот случай может послужить ей хорошим уроком, — подхватила Ася, — и тебе-то, во всяком случае, не покрывать ее надо, если ты себя ее истинным другом считаешь, а разъяснить ей, как было некрасиво с ее стороны играть вымышленную роль, совсем ей не соответствующую. Да, если ты ее любишь, Миля, ты должна ей разъяснить все это. Поняла ты меня?
А в это самое время, проводив своих гостей, Ивана Павловича и Веню, и пообещав им в следующее же воскресенье принести ответ от Бартемьевой, Дося надела свое верхнее платье и прошмыгнула в сад.
Этот час полагался для гулянья воспитанниц всех трех отделений пансиона, и большая часть их, под присмотром m-lle Алисы и Ольги Федоровны Репниной, находилась в саду соседней "розовой дачи", где, с разрешения Анастасии Арсеньевны, катались с ледяной горы, устроенной для мальчиков Бартемьевыми.
— А, Дося! Давайте-ка я вас лихо прокачу, без ручательства, однако, что в сугроб не вывалю, — увидев еще издали знакомую фигурку своей приятельнвцы, крикнул ей Жоржик.
— Дося, милушка, к нам идите. У вас сани большие. Почем с пуда изобразим, — перекрикивали мальчика маленькие пансионерки с сияющими рожицами и разгоревшимися глазенками.
— К нам, Дося, к нам, в нашей компании веселее! — звали девочку пансионерки среднего отделения.
Но Досе было сейчас не до катанья с гор вовсе. С сосредоточенным лицом и нахмуренными бровями прошла девочка мимо катка и очутилась на крыльце "розовой дачи".
Дрогнувшей рукой дернула за ручку звонка Дося, в то время как невольное смущение наполнило ее душу.
Ну а вдруг Анна Вадимовна сочтет ее непрошеный визит дерзостью и не захочет хлопотать для чужих и не знакомых ей людей? Но тут же Дося отогнала от себя эту мысль, вспоминая ангельски-доброе к ней отношение хозяйки "розовой дачи", два месяца назад великодушно предложившей свою помощь ей, совсем чужой для нее, Досе.
Но рассуждать на эту тему уже не было времени. Лакей Бартемьевых, в камзоле с гербами, раскрыл перед девочкой дверь.
— Вы к барыне? Как прикажете доложить? — осведомился старик, снисходительно поглядывая на смущенную девочку.
— Скажите просто, что Дося пришла. Может быть, Анна Вадимовна примет.
— Вас-то примет, потому детей наша барыня больно жалует, а только вообще нынче они никого не принимают, потому расстроившись очень.
— Она расстроена? Так лучше, может быть, уйти мне? Я в другой раз приду.