Том 13. Господа Головлевы. Убежище Монрепо
Шрифт:
Последнее замечание поразило меня. В самом деле, меня преследует неудача особого рода. На скотном дворе у меня мужской пол положительно не в авантаже. Третий год, например, мы ищем селезня для уток, и что ни купим — опять окажется утка. И вот, вследствие этого преобладания женского элемента над мужским, куры не несутся, коровы доят мало и телятся не каждогодно. А одна корова так положительно добродетельная. В течение четырех лет всего один раз телилась, да и то самым необыкновенным образом. Никто ничего не подозревал, а она между тем однажды вечером не пришла со стадом домой, а наутро, только солнышко встало, слышим: мычит, умница, у ворот, а за нею теленочек.
Разумеется, ввиду этих фактов, я ничего дельного на укоризны батюшки возразить не мог.
— Опять же лес, — продолжал между тем батюшка, — с тех пор как имение к вам перешло, он даже в росте прибавляться перестал. Мужики в нем жердняк рубят, бабы — веники режут. А ежели бы этот самый лес да в надежные руки — он бы процент принес!
Я молчал, потому что сознавал батюшкину правду, как она ни была для меня обидна. А батюшка все больше и больше хмурил брови и начал даже разжизаться.
— Куры не несутся, — говорил он негодующим голосом, — коровы молока не дают, поля не родят, мельница издержек не окупает, лес надлежащего прироста не дает — по-вашему, как это называется?
Я так и ждал, что он вынет из кармана листок «Московских ведомостей» и закричит: измена!
— А по-моему, — продолжал он, — это и для правительства прямой ущерб. Правительство источников новых не видит, а стало быть, и в обложениях препону находит. В случае, например, войны — как тут быть? А окроме того, и местность здешняя терпит. Скольким сирым и неимущим было бы существование обеспечено, если б с вашей стороны приличное на правление сельскохозяйственной деятельности было дано! А ведь и по христианству, сударь, грешно сирых не призирать!
Батюшка опять-таки был прав; но так как он рассердился, то, по закону возмездия, счел нужным рассердиться и я.
— Ну-ну, батя! — сказал я, — увещевать отчего не увещевать, да не до седьмого пота! Куры яиц не несут, а он правительство приплел… ишь ведь! Вон я намеднись в газетах читал: такой же батя, как и вы, опасение выражал, дабы добрые семена не были хищными птицами позобаны. * Хоть я и не приравниваю себя к «добрым семенам» — где уж! — а сдается, будто вы с Разуваевым сзобать меня собрались.
— Что вы! Христос с вами! — смягчился батюшка, — я ведь для вашей же пользы! Вижу, что ни в чем благопоспешения нет, думаю: кому же, как не пастырю, о сем предстательствовать!
— Нет, вы лучше прямо скажите: Разуваев вас ко мне подослал?
Батюшка слегка крякнул и уж совсем было сконфузился, но сейчас же, впрочем, оправился.
— А хоть бы и Разуваев? отчего же бы и от него препоручения не принять, ежели из того обоюдная польза произойти должна? В сих случаях пастырю даже в обязанность вменяется…
— Позвольте, да разве я в газетах публиковал или кому сказывал, что дачу продаю?
— Об этом, конечно, не слыхал, а только для всех видимо. Призору настоящего нет, предприятий тоже не видится — вот и сдается, словно бы дело
— Вы так полагаете?
— Вместе с прочими и я. Нередко мы с попадьей про вас поминаем: совсем не так господин устроился, как ему надлежит! Да ведь и в самом деле, где, сударь, вам за экой угодой самим везде усмотреть!
— А как бы, по-вашему, мне устроиться надлежало?
— Да так думается: десятинки две-три, не больше. Домичек небольшой, садик при нем, аллейка для прохладности… чисто, аккуратно! А из живности: курочек с пяток, ну, коровка, чтоб молочко свое было.
— За этим, значит, я буду в состоянии усмотреть?
— Где и сами присмотрите, а где и Лукьяныч поможет. Женщину тоже хорошую подыскать можно, чтоб за курами да за коровой ходила.
Именно это самое говорил мне вчера Лукьяныч. Да я и сам — разве я, в сущности, когда-нибудь мечтал о другом! Пять курочек и одна коровка — вот все, что мне нужно, все, с чем я могу справиться! Да и это нужно совсем не для того, что оно в самом деле «нужно», а только для того, чтоб около дома не было уж чересчур безмолвно, чтобы что-нибудь поблизости мычало, кудахтало. Взял бы я в товарищи Лукьяныча и скотницу Матрену, слушал бы, как они, с утра прикончив с делами, взапуски зевают и чешутся спинами об дверные косяки. И мне было бы хорошо, и всем было бы хорошо. Правительство находило бы новые источники, а Разуваев призирал бы сирых и неимущих, предоставляя им пахать землю, полоть гряды в огороде и проч. Тем не менее я не решился в эту минуту сознаться перед батюшкой, что он отгадал мои тайные помышления.
— Благодарю за предику, — сказал я, — но откровенно сознаюсь, что таковые бывают приятны лишь во благовремении. Так и Разуваеву передайте.
На этот раз батюшка взаправду огорчился и даже слегка побелел в лице. Он поспешно засучил рукава своей ряски, взял шляпу и стал искать глазами образа.
— Образок-то маленький! — сказал он, — сразу и не отыщешь!
Он произнес это с улыбочкой, что, впрочем, не мешало мне прочесть на его лице: «МАТЕРИАЛЫ!! Правительству новых источников дохода не представляет — первое; пастырей духовных не чтит и советами их небрежет — второе».
— Говеть-то будете? — спросил он уже совсем умиленным голосом.
— Я, батюшка, в городе…
Он радушно пожал мне руку на прощанье, но уверению моему веры не дал, и на лице его я прочитал новый «материал»: «Утверждает, якобы говел в городе, но навряд ли — третье».
Распростившись с батюшкой, я вышел из дому и направился в огород. Там, около парников, сидел садовник Артемий, порядочно навеселе, и роптал.
— Какой это навоз! — вопиял он, — разве на таком навозе может настоящая обощь вырасти?
С этими словами он нагнулся, зачерпнул из парника рукой и поднес горсть к самому моему лицу.
— Вот, сударь, извольте смотреть!
И затем, не выжидая моего ответа, продолжал:
— Навоз для парников должен быть конский, чистый… одно чтобы кало! А у нас как? Я говорю: давай мне навозу чистого, чтобы, значит, все одно как печь, а Лукьяныч: ступай в свиной хлев, там про тебя много припасено! Разве так возможно… ах-ах-ах!
— Ну, старик, как-нибудь…
— Позвольте вам, господин, доложить: и вас за эти самые слова похвалить нельзя. Потому я — садовник, и всякий, значит, берет это в рассуждение. Теперича вы, например, усадьбу свою продавать вздумали… хорошо! Приходит, значит, покупатель, и первым делом: садовник! кажи парники! Что я ему покажу? А почему, скажет, в парниках у тебя ничего не растет? А?