Том 14. М-р Моллой и другие
Шрифт:
— Какое же оно еще? Умный человек всегда может устроиться честно. Зачем мне нарушать законы? Ну, захотел помочь старым друзьям…
— Кому-кому?
— Дру-зьям. Если вам не нравятся мои условия, только скажите. Мне это все не нужно. Вернусь в свой «Курс». Хорошее, честное и, прибавим, процветающее дело. А приметы? Гулял я утром в саду, увидел сороку. Вот как вас вижу, тут — я, тут — она.
Долли пожалела бедную птицу, но поинтересовалась; какое отношение имеет она к их замыслу.
— Ну,
— Ой, не пори ты чушь! — устало воскликнула Долли.
— Это не чушь. Шестьдесят процентов — или я не согласен. Могли бы обойтись без меня — не приглашали бы. Вообще-то это еще мало. Вся тяжелая работа на мне, так?
— Тяжелая? — Долли горько засмеялась. — Да что тут тяжелого? Дома никого не будет, уйдут на этот концерт, окно откроем заранее. Зашел — и сложил вещички. Тяжелая, это надо же! Даровые деньги.
— Шестьдесят, — повторил Твист. — Это мое последнее слово.
— Шимпи… — начал Мыльный.
— Шесть-де-сят.
— Побойся Бога!
— Шестьдесят.
— Даты…
— Шестьдесят!
Долли отчаянным жестом вскинула руки.
— А, ладно! — сказала она. — Дай ему, сколько просит. Что с ним спорить, со шкурой? Дай, пусть подавится.
Предсказание мистера Моллоя исполнилось не совсем точно. На концерт ушли не все. Проходя по конюшенному двору часов в 10, мы заметили бы свет в окошке, а взобравшись на лестницу, обнаружили бы Джона, сидевшего у стола над счетами.
В наш склонный к развлечениям век редко найдешь юношу, который из чистой порядочности предпочтет работу деревенскому концерту. Джон буквально светился добродетелью, ибо он знал, что теряет. Он знал, что викарий скажет вводное слово; хор мальчиков споет старинные песни; мисс Вивиен и мисс Элис Понд-Понд исполнят негритянские мелодии в самом изысканном стиле; а в добавление к прочим номерам, слишком многочисленным и заманчивым, чтобы их перечислять, Хьюго Кармоди с другом, мистером Фишем, представят публике сцену из «Юлия Цезаря». Однако Джон сидел и работал. Видимо, будущее Англии не так печально, как мнится пессимистам.
Работа в эти дни хоть как-то утешала Джона. Должно быть, нет лучшего средства от любовных мук, чем прозаические подробности большого хозяйства. Сердцу не так уж легко болеть, когда разум занят тем, что Терби и Гонту нужно отдать 61 фунт 8 шиллингов 5 пенсов за установку газовой плиты, а сообществу сельских хозяев — 8 фунтов 4 пенса за цветочные семена. Прибавьте сюда трубы, навоз, корм для свиней, и вы окажетесь в обстановке, которая усмирила бы самого Ромео. Словом, Джону становилось легче. Если иногда, прервав работу, он бросал взгляд на фотографию, тут уж ничего не поделаешь. Со всеми случается.
Заходили к нему редко.
Как и всегда в подобных случаях, Джону захотелось сказать: «Пошел вон!» Люди, говорившие эти слова его кузену, обычно ощущали, что поступают разумно и правильно. Но сейчас тот был так жалок и растерян, что Джон произнес:
— Привет! Я думал, ты на концерте.
Хьюго коротко, горько засмеялся и, усевшись в кресло, печально уставился в стену. Веки его казались усталыми, как у Моны Лизы. Вообще же он напоминал героя русских романов, который размышляет, убить ли родича-другого, прежде чем повеситься в амбаре.
— На концерте!.. — повторил он. — Да уж, я там был!..
— Сыграл эту сцену?
— Да уж, сыграл. Они выпустили нас сразу после викария.
— Хотели скорей провернуть то, что похуже? Хьюго с бесконечной скорбью поднял руку.
— Не шути, Джон. Не глумись. Не измывайся. Я — человек конченный. Пришел за утешением. Выпить что-нибудь есть?
— Немножко виски в том шкафу.
Хьюго поднялся, совершенно уподобившись русскому герою.
— Не слишком крепко? — озабоченно спросил Джон. — Может, еще водички?
— Ну, что ты! — отвечал страдалец, выпил весь бокал махом, налил его снова и вернулся в кресло. — Какая водичка! Лучше вообще не разбавлять.
— Что случилось? — спросил Джон.
— А ничего виски! — заметил Хьюго. — Совсем даже ничего.
— Сам знаю. Что случилось? Хьюго снова помрачнел.
— Старик, — сказал он, — мы провалились.
— Да?
— При чем тут «да»? Ты что, так и думал? Я вот очень удивился. Это же верный успех! Конечно, нельзя было ставить нас в начале. Перед серьезной сценой публику надо расшевелить.
— А случилось-то что?
Хьюго опять поднялся и наполнил бокал.
— Сюда, в этот Радж, — начал он, — проникает тлетворный дух. Я бы так сказал, дух беззакония и распутства. Освистали бы меня несколько лет назад? Да ни за что на свете!
— Ты не играл здесь «Юлия Цезаря», — напомнил Джон. — У каждого есть свой предел.
Довод был убедителен, но Хьюго его не принял.
— В доброе старое время я мог бы читать им монолог Гамлета. Нет, дело в беззаконии. Я бы даже сказал, в большевизме. Сзади стояли какие-то субъекты с Бадд-стрит. Раньше бы их никто не пустил. Начали они сразу, шикали на викария. Я думал, они хотят, чтобы он закруглялся, не задерживал номеров, а только выйдем мы с Ронни, они обалдеют. Но нет. Только мы начали, слышу: «Вон!», «Долой!», «Брысь!»