Том 14. За рубежом. Письма к тетеньке

Салтыков-Щедрин Михаил Евграфович

Стр. 481, строка 2. После: « …не расслышав его слов» — в рукописи:

— Статский советник Дубина, — повторил он, — я подслушал ваш разговор с Ноздревым и должен сказать вам, что если вы не получили от него интересующих вас сведений, то, во первых, потому, что он и сам посвящен далеко не во все тайны нашего предприятия, а во-вторых, потому, что он, по видимому, заметил меня и поспешил скрыться. Я тоже член «Общества частной инициативы спасения», но уже во второй степени и в качестве председателя «Комиссии практического оздоровления корней» [400] , имею тайный надзор за некоторыми из моих товарищей …

400

Первоначально в рукописи было — «Комиссии для восстановления потрясенных основ», затем исправлено на «Комиссии средостений с целью оздоровления корней» и снова зачеркнуто.

— Однако ж! — воскликнул я, невольно проникаясь почтением к человеку, подъявшему на своих раменах бремя оздоровления.

— Да-с, — отвечал он, ловко (на манер парижских гарсонов) перебрасывая салфетку с одной руки на другую, и затем, подмигнув одним глазом, прибавил: — На чай от вашей милости будет?

Разумеется, я не затруднился обещать ему пол-имения,

лишь бы он был откровенен.

— Основная мысль нашего «общества», — начал он, — заключалась в возбуждении в среде обывателей охоты к «содействиям». Каким образом созрела мысль об этих «содействиях» — это я не умею вам объяснить, но думаю, что, во всяком случае, эта мысль удачная и не безвыгодная. Да и время для ее осуществления наступило самое благоприятное. Умники-то повывелись или попрятались; остались одни сердечные люди, которые смотрят на содействие довольно серьезно: не лезут с умствованиями, а изъявляют содействие. В чем именно должно состоять «содействие» — на этот счет существуют разные мнения. Идеалисты полагают, что оно должно, по преимуществу, иметь в виду изобилие плодов земных; простаки думают, что временно можно обойтись и без плодов земных, главной же задачей минуты должно быть оздоровление корней. Последнее мнение восторжествовало, как наиболее соответствующее мраку времен, но в то же время я должен отдать справедливость и Ноздреву: он много поревновал в пользу этого мнения. И таким образом у нас образовалось, в форме «Комиссиидля освидетельствования содействий», то первичное ядро, о котором вы слышали от Ноздрева. Но по мере того, как со всех сторон России стекались предложения «содействий», члены «Общества частной инициативы» убеждались все более и более, что в них выразилось последнее слово мрака времен, — и только. Не приказательный характер слова «жарь» и не опасение перехода в разнузданность страстей остановили наше внимание, а то, что мы, и по получении отзывов о содействиях, увидели себя совершенно в том же положении, в каком были и до возбуждения содействий. Коли хотите, в слове «жарь», наиболее излюбленном нашими содействователями, слышится известная система, но ведь системы-то эти мы и без того знаем, а напоминать нам об них, значит, только указывать на их недостаточность …

— Позвольте! но ведь, кроме этих напоминаний, в получаемых вами «содействиях» заключается также и извещение с драгоценными указаниями на лиц сомнительных, не имеющих надлежащей полноты чувств, и, наконец, прямо опасных …

— Есть и это, и даже во множестве. Но, во-первых, Общество наше, как частное, не имеет надлежащих полномочий для расследований. А во-вторых, какая же власть согласится подвергнуть целую половину России расследованию по извещению другой? Вы только представьте себе это зрелище, этот стон, и наконец …этот смех! Потому что ведь, наверное, девяносто девять сотых из этих «обнесенных» окажутся вне всяких улик и, стало быть, останутся ненаказанными!

— Однако ж, мне кажется, что если человек и не уличен, но в сердцах благонамеренных людей сложилось убеждение …

— Можно и так. Но, во всяком случае, было бы полезнее, если б это «убеждение» осуществляло себя само, не прибегая к формальностям. Этого-то рода «содействие» и необходимо в данную минуту. Ежели ты убежден, и притом говоришь «жарь», то жарь воистину, жарь на свой страх, за свой счет. Не хвались, не жалуйся, не докучай, а действуй, действуй, действуй!

— Однако послушайте! ведь и это в своем роде «превратное толкование»? — изумился я.

Из всех «Писем к тетеньке» «письмо» III первоначальной редакции, вырезанное из сентябрьской книжки «Отеч. зап.» за 1881 г., но тем не менее сразу же распространившееся другими путями, — пользовалось у современников наибольшей и громкой известностью.

Сообщая Н. К. Михайловскому о ходе своей работы над «Письмами к тетеньке», Салтыков писал 7/19 июля 1881 г. из Висбадена: «Второе письмо (о лгунах и лганье) кончаю, 3-е (о вероломстве) тоже скоро напишу и пришлю для августовской книжки …В дальнейших письмах дело пойдет о содействии общества, то есть о приглашении к содействию и проч ….» Таков был первоначальный план. Тема «письма» III определялась в нем как тема « о вероломстве», а разработка темы « о содействии общества» относилась к последующим «письмам».

Однако план этот оказался нарушенным. В августовской книжке появилось лишь «письмо» II,посвященное, как и проектировал Салтыков, «лгунам и лганью». Что касается последующих писем, то о них писатель, по-прежнему находившийся в Висбадене, сообщал Н. К. Михайловскому 14/26 августа: «Я пишу третье письмо о «содействии общества». Предметом 4-го письма послужит книга Фадеева, которую я, впрочем, называть не буду. А буду трактовать о ее содержании — анонимно». Таким образом произошла неожиданная замена «предметов» как III так и IV «писем». Нарушение первоначальных планов было вызвано обстоятельствами чрезвычайного характера.

В июле и августе 1881 г. Салтыков часто встречался в Висбадене с отдыхавшим там гр. М. Т. Лорис-Меликовым, лишь незадолго до того уволенным в отставку с поста министра внутренних дел. Более месяца они даже жили под одной крышей на вилле Sonnenbergstrasse, 16; Лорис-Меликов занимал бельэтаж, а Салтыков с семьей — нижний. Несмотря на свое положение ex– министра и ex– «диктатора», Лорис-Меликов и в это время располагал обширной информацией о закулисных политических делах Петербурга. Об одном из них он счел необходимым информировать Салтыкова. В беседе, происходившей 29 июля/12 августа, писателю была раскрыта тайна созданной в марте 1881 г., с ведома Александра III, так называемой «Священной дружины» — конспиративного добровольного общества, преимущественно из среды военной аристократической молодежи, ставившего своей целью неофициальную охрану царя и подпольную вооруженную борьбу с революционерами.

Получив эти сведения, — они изложены в письмах Салтыкова от 29 июля/10 августа, 2/14 и 12/24 августа 1881 г. к находившемуся за границей же Н. А. Белоголовому, — писатель принял решение разоблачить санкционированную царем организацию как в печати, так и путем прямого осведомления о ней революционеров. Он меняет тему «письма» III и посвящает его вместо «вероломства» — «Священной дружине». Такая замена была отчасти облегчена тем, что новый конкретный объект сатиры включался в общую тему « о содействии общества», уже ранее сформулированную и творчески продуманную.

Принявшись за работу, Салтыков предполагал прислать для сентябрьской книжки два письма — на новом материале — III и IV, тесно связанных между собой. Однако работа шла туго, отчасти по нездоровью писателя, а более всего, нужно думать, из-за трудности самой задачи: провести в легальной печати разоблачение тайного общества, действовавшего под эгидой императорского двора.

Надежда закончить одновременно оба «письма» скоро отпадает. «К сентябрьской книжке я пришлю только одно «письмо» — больше не могу», — извещает Салтыков Н. К. Михайловского из Висбадена 15/27 августа. Работа над «письмом» завершается уже в Париже, куда Салтыков приехал 20 августа/1 сентября. Отсюда оно и было

послано в Петербург 29 августа/10 сентября в сопровождении таких слов, обращенных к Н. К. Михайловскому: «Вместе с сим посылаю 3-е письмо к тетеньке …Не знаю, как и кончил статью. Думаю, что она и неудовлетворительна и не весьма цензурна». В последнем предположении Салтыков не ошибся. «Письмо» III произвело в цензуре подлинный переполох. При этом, однако, по вопросу о запрещении его или только об изменении отдельных мест возникли разногласия между цензорами разных рангов, включая и самого министра внутренних дел гр. Н. П. Игнатьева, которому докладывалось «дело». Непримиримее других оказался постоянно наблюдавший за «Отеч. зап.» цензор Н. Лебедев. Он настаивал на том, что статья «подлежит уничтожению в целости и что исключение нескольких более или менее резких мест, отличающихся нахальностью, — этим предлагало первоначально ограничиться Главное управление по делам печати, — едва ли может устранить тот возбуждающий характер статьи, которым она отличается». В подтверждение своей мысли, Лебедев указывал на «направление статьи, имеющее целью представить общественное положение России в самом мрачном виде и предать позору и < …> оплеванию все меры честных людей, стоящих на стороне правительства и готовых к борьбе с враждующими элементами». По основному пункту обвинения, по вопросу о «Священной дружине» (наименование это, впрочем, не употреблялось, цензоры всюду пользуются салтыковским псевдонимом), Петербургский цензурный комитет (повторяя слова из донесения Н. Лебедева) считал необходимым предупредить Главное управление, «во-первых, что учреждение общества частной инициативы спасения, известное не из официальных источников, а только по слухам, принадлежит к числу внутренних и не подлежащих оглашению событий августейшего дома; во-вторых, что личный состав этого общества, включающего в себя, быть может, и членов августейшего семейства, не может быть ни оглашен, а тем менее подвергаем позору и осмеянию, и что вследствие сего статья Щедрина не может быть опубликована без установленного законом предварительного одобрения министра императорского двора». Но министром императорского двора был в это время гр. И. И. Воронцов-Дашков, стоявший во главе «Священной дружины» и выведенный в «письме» III под именем Амалат-бека; он-то и должен был участвовать в решении судьбы салтыковской сатиры. «Письмо» было вырезано по требованию министра внутренних дел гр. Игнатьева, предварительно ознакомившего с его содержанием Александра III [401] . Среди читателей «письма», по-видимому, специально для этого размноженного, был также ряд министров и сановников, в частности, член Государственного совета А. В. Головнин и Д. А. Милютин. В дневнике последнего записано под 29 ноября 1881 г.: « …писал сегодня А. В. Головнину, возвращая ему присланный им для прочтения оттиск не пропущенной цензурою статьи Салтыкова (Щедрина), одного из «Писем к тетеньке». Это одна из самых злых сатир его на современное настроение в Петербурге. Смешно, и в то же время крайне грустно» [402] .

401

Указание, что «письмо» было вырезано по просьбе министра внутренних дел и что предварительно оно было читано Александром III, исходит от самого Салтыкова. См. его письмо к Г. З. Елисееву от 18 октября 1881 г.

402

«Дневник Д. А. Милютина. 1881–1882 гг.», т. 4, Ред. П. А. Зайончковского, М. 1950, стр. 120. В дневнике имеется еще одна запись, относящаяся к салтыковскочу разоблачению «Священной дружины», более ранняя, от 20 октября, когда цензурная судьба «Писем к тетеньке» еще не была решена: «Остроумный Щедрин (Салтыков) уже осмеял это чудовищное явление в своем третьем «Письме к тетеньке», которое будет напечатано в «Отечественных записках» с большими выпусками» ( цит. изд., стр. 113).

Попытки Салтыкова по возвращении из Парижа (вернулся 22 сентября/4 октября) «личными переговорами», в том числе с министром Игнатьевым, уладить дело и добиться помещения «письма», «с некоторыми изменениями», в следующей, октябрьской книжке ни к чему не привели [403] .

Тем не менее «третье письмо» дошло, хотя и окольным путем, до своей адресатки — «тетеньки». В том же 1881 г. оно было напечатано в № 46 женевского издания «Общее дело» и вскоре после того вышло и отдельным изданием (Женева, M. Elpidine, 1882), три раза затем повторенным [404] . Но, кроме того, немедленно после запрещения, статья быстро распространилась подпольным путем в разного рода списках и гекто-литографированных изданиях и ходила «по рукам со всевозможными комментариями» [405] . Среди подпольных изданий «третьего письма» существовало и литографированное издание, сделанное специально по заказу «Добровольной охраны» и «Священной дружины», то есть, нужно думать, по заказу Воронцова-Дашкова [406] . В легальной русской печати «письмо» III впервые (крайне неисправно) было напечатано в 1892 г. в XI томе «Собрания соч.» Щедрина издания « наследников автора» [407] .

403

См. об этом в письмах Салтыкова к Г. З. Елисееву от 30 сентября и 18 октября 1881 г.

404

2-е изд. Женева. M. Elpidine [1885–1886 гг.], 3-е изд. Carouge [Женева]. M. Elpidine, 1895 г., и последнее переиздание в серии «Собрание лучших русских произведений», часть 79, Берлин, 1904, изд. Гуго Штейница.

405

См. об этом в письме Салтыкова к Г. З. Елисееву от 18 октября и 23 ноября 1881 г. Библиографию некоторых из гектографированных изданий, а также «списков», отобранных в разное время Департаментом полиции при обысках у революционеров, см. 1) в описи «Щедринские архивные фонды в СССР» напеч. в № 13–14 «Литературного наследства» (рубрика: Гос. архив революции и внешней политики), и 2) в статье Ю. П. Пищулина «M. E Салтыков-Щедрин и «Священная дружина». — «Русск. литература», 1968, № 1, стр. 126–183.

406

Об этом свидетельствует надпись М. К. Лемке на полях того текста «третьего письма», над которым он работал (находится у автора этих строк). В Московском Историческом музее в архиве кн. Н. С. Щербатова, одного из активных членов «Священной дружины», сохранился литографированный экземпляр «третьего письма» (44 стр. + обложка) со следующей позднейшей надписью владельца: «Запрещенное произведение Щедрина (Салтыкова). Насмешки над добровольной охраной его величества и над св. дружиной. 1882» (Арх. № 321, связка 14).

407

А не в «нивском» издании 1905–1906 гг., как ошибочно указывается в ряде библиографических справочников.