Том 14. За рубежом. Письма к тетеньке
Шрифт:
Восклицание это, видимо, смутило его.
— То-то, что… а, впрочем, в самом деле… да ведь у меня нынче…
Он мялся и бормотал. Ужасно он был в эту минуту жалок.
Но я таки уговорил его хоть на несколько часов вспомнить старину и пофрондировать. Распорядились мы насчет чаю, затопили камин, закурили сигары и начали… Уж мы брили, тетенька, брили! уж мы стригли, тетенька, стригли! Каждую минуту я ждал, что «небо с треском развалится и время на косу падет»… И что же! смотрим, а околоточный прямо противу дома посередь улицы стоит и в носу ковыряет!
И вдруг в соседней комнате шорох…
Как уязвленный, побежал я на цыпочках к дверям и вижу: в неосвещенной гостиной бесшумно скользит какая-то тень…
—
А дня через три после бабенькинова пирога меня посетила сама «Индюшка».
— Cousin! да перестань ты писать, ради Христа!
— Что тебе вдруг вздумалось? разве ты читаешь?
— Кабы я-то читала — это бы ничего. Слава богу, в правилах я тверда: и замужем сколько лет жила, и сколько после мужа вдовею! мне теперь хоть говори, хоть нет — я стала на своем, да и кончен бал! А вот прапорщик мой… Грех это, друг мой! большой на твоей душе грех!
— Да ведь я не для прапорщика твоего пишу. Собственно говоря, я даже не знаю, кто меня будет читать: может быть, прапорщик, а может быть, генерал от инфантерии…
— Ну, где генералам пустяки читать! Они нынче всё географию читают! *
— Ах, Наденька! всегда-то ты что-нибудь внезапное скажешь! Ну, с чего ты вдруг географию приплела?
— Ничего тут внезапного нет. Это нынче всем известно. И Andr'e мне тоже сказывал. Надо, говорит, на войне генералам вперед идти, а куда идти — они не знают. Вот это нынче и заметили. И велели во всех войсках географию подучить.
— Ну-ну, Христос с тобой! лучше о другом поговорим. Что же ты про прапорщика-то хотела рассказать?
— Помилуй! каждый день у меня, gr^ace `a vous [222] , баталии в доме происходят. Andr'e и Pierre говорят ему: не читай! у этого человека христианских правил нет! А он им в ответ: свиньи! да возьмет — ты знаешь, какой он у меня упорный! — запрется на ключ и читает. А в последнее время очень часто даже не ночует дома.
— Неужто все из-за меня?
222
благодаря вам.
— Не то чтоб из-за тебя, а вообще… Голубчик! позволь тебе настоящую причину открыть!
— Сделай милость, открой!
— Скажи, ты любил хоть раз в своей жизни? ведь любил?
— Наденька! да не хочешь ли ты кофею? пирожков?
— Как тебе сказать… впрочем, я только что позавтракала. Да ты не отвиливай, скажи: любил? По глазам вижу, что любил?
— Я не понимаю, зачем ты этот разговор завела?
— Ну, вот, я так и знала, что любил! Он любил… ха-ха! Вот вы все меня дурой прославили, а я всегда прежде всех угадаю!
— Наденька! да позволь, голубушка, я тебе сонных капель дам принять!
— Ну, так. Смейся надо мной, смейся !..А я все-таки твою тайну угадала… да!
— Позволь! говори толком: что тебе нужно?
— Да… что бишь? Ах да! так вот ты и описывай про любовь! Как это… ну, вообще, что обыкновенно с девушками случается… Разумеется, не нужно mettre les points sur les i [223] , a так… Вот мои поручики всё Зола читают * , а я, признаться, раз начала и не могла… зачем?
223
ставить точек над i.
— То есть что же «зачем»?
— Зачем так уж прямо… как будто мы не поймем! Не беспокойтесь, пожалуйста!
— Чай, порадовалась на дочку?
— Уж там порадовалась или не порадовалась, а я свое дело сделала. Что, в самом деле, за что они нас притесняют! Думают, коли девица, так и не должна ничего знать… скажите на милость! Конечно, я потом, замужем, еще более развилась, но и в девицах… Нет, я в этом случае на стороне женского вопроса стою! Но именно в одном этом случае, parce que la famille… tu comprends, la famille !..tout est l`a [224] . Семейство — это… А все эти женские курсы, эти акушерки, астрономки, телеграфистки, землемерши, tout ce fatras… [225]
224
потому что семья… понимаешь, семья… в ней всё!
225
весь этот сброд…
— Да остановись на минуту! скажи толком: что такое у тебя в доме делается?
— Представь себе, не ночуют дома! Ни поручики, ни прапорщик — никто! А прислуга у меня — ужаснейшая… Кухарка — так просто зверем смотрит! А ты знаешь, как нынче кухарок опасаться нужно?
— Ну?
— Вот я и боюсь. Говорю им: ведь вы все одинаково мои дети! а они как сойдутся, так сейчас друг друга проверять начнут! Поручики-то у меня — консерваторы, а прапорщик — революционер… Ах, хоть бы его поскорее поймали, этого дурного сына!
— Наденька! перекрестись, душа моя! разве можно сыну желать… Да и с чего ты, наконец, взяла, что Nicolas революционер?
— Сердце у меня угадывает, а оно у меня — вещун! Да и странный какой-то он: всё «сербские напевы» в стихах сочиняет. Запрется у себя в комнате, чтоб я не входила, и пишет. На днях оду на низложение митрополита Михаила написал… * А то еще генералу Черняеву сонет послал, с Гарибальди его сравнивает… * Думал ли ты, говорит, когда твои орлы по вершинам гор летали, что Баттенберг… * C’est joli, si tu veux: [226] «орлы по вершинам гор»… Cependant, puisque la saine politique [227] .
226
Что ж, это красиво.
227
Однако, так как здравая политика.
— Еще бы! об этом даже циркуляром запрещено. *
— Вот видишь! и я ему это говорила! А какой прекрасный мальчик в кадетах был? Помнишь, оду на восшествие Баттенбергского принца написал:
И Каравелова крамолу * Пятой могучей раздавил. *До сих пор эти стихи не могу забыть… И как мы тогда на него радовались! Думали, что у нас в семействе свой Державин будет!