Том 16. Рассказы, повести 1922-1925
Шрифт:
— Сам? Ну?
Сам — это, конечно, бог, тот, простой бог всех людей. Значит, проклятый Столяр уже понял, что Миронов идёт к нему, простому богу. А может быть, он сказал: «Сомну!» — угрожая старухе.
Задерживая дыхание, едва касаясь ногами пола, Миронов вышел в сени, поднялся по лестнице на чердак, вдохнул много жаркого, едкого запаха пыли, кошек, птичьего помёта и притворил за собою дверь, встал на колени лицом к голубому полукружию слухового окна и запел, крестясь, кланяясь:
— «Спаси, господи, люди твоя…»
Но, забыв дальнейшие
— Я — виноват, виноват, я верую, я прошу…
Но Столяр был ближе бога, он услыхал покаяние жертвы своей и закричал тревожно:
— На чердаке ищите!
Миронов бросился к двери и начал стаскивать к ней всё, что было на чердаке, — поломанную мебель, какие-то ящики, корзины, доски, заваливая этим хламом дверь, он крестил его и бормотал:
— Господи — помилуй!
А Столяр уже вбежал на лестницу, торкался в дверь и всё кричал:
— Константин, — брось дурить! Отопри! Что ты? Слушай, что скажу…
— Боишься? — громко спросил Миронов и засмеялся, чувствуя себя в безопасности, зная, что Столяр не может преодолеть знамение креста.
— Константин! Али я тебе не приятель?
— Нет, — решительно крикнул Миронов и, схватив кирпич с дымохода, бросил им в дверь; удар пришёлся по дну ящика, и гулкий звук увеличил решимость Миронова сопротивляться Столяру. У двери всё ожило силою Столяра, шевелились стулья, скрипели и падали ящики, Миронов смотрел и смеялся над бессилием врага.
Но вот, уступая напору его, дощатая дверь треснула, приоткрылась, вещи распались, раздвинулись, упала и дверь, в раме её явился во весь рост Столяр, — это изумило Миронова, но всё-таки он успел схватить ещё кирпич и швырнуть им под медный клин бороды Столяра, — тогда Столяр крякнул, взмахнул голыми по локти руками и с треском, с громом покатился вниз, а Миронов, исступлённо радуясь, прыгал, кричал, бросал вслед врагу своему всё, что мог бросить, и хохотал, слыша тоже исступлённый вой отчаяния:
— Пожарных надо! Водой! Погубит он себя…
Миронов оборвал свой смех, прислушиваясь. Там, внизу, гудели голоса людей, взвизгивали мальчишки, и весь шум покрывал солидный бас, знакомый голос уважаемого Ивана Ивановича Розанова.
— Ты сам и свёл его с ума.
— Да, — крикнул Миронов, — это он, он! Вы знаете — кто он? Видите? Ага!
Он задыхался от радости, — все поняли, кто таков Столяр, он уже хотел сойти вниз, но его остановил тревожный крик Столяра:
— Только — не бей, Артамон, гляди, не бей, прошу!
Значит — Артамон тоже понял Столяра и возмутился против него? Но возчик боком протиснулся в дверь, не глядя растолкал пинками и ударами колен всё, что лежало на пути его, и, вытянув руки, растопырив пальцы, свирепо открыв трёхугольный рот, шёл на Миронова, рычал:
— Ну, чего ты, чего, а?
Было ясно, что Столяр приказал возчику считать Миронова лошадью.
— Я — не лошадь, — забормотал Миронов, поражённый хитростью Столяра, отступая от рук,
— Ну, не бойся, чего ты?
На голову Миронова опустилось твёрдое, горячее, он уже не мог двигаться дальше, возчик загнал его в жаркий, железный угол; тогда Миронов сделал последнюю попытку спастись от Столяра, — он опустился на четвереньки и пополз встречу Артамону, но тот схватил его поперёк тела, приподнял, опрокинул вниз головою и рявкнул:
— Поймал!
Мироном ударился головою о жёсткую пыльную тьму, тело его как бы растаяло, разрушилось.
Потом тьма медленно расплылась, Миронов почувствовал, что лежит на чём-то мягком и качается, летит; ноги и руки у него отломлены; голова неестественно раздулась и стала так тяжела, что нет сил поднять её; в ней кружились, стирая друг друга, светлые и чёрные пятна, чуть слышно звучала мелодия песенки отца:
Семь су, Семь су, Что нам делать на семь су?Над ним ослепительно сияло голубое небо, в мягком этом свете плыли белые, неясных форм, фигуры, увлекая его; вот две из них склонились над ним, умело и быстро приделали ему новые, очень слабые руки и ноги, вычистили голову, сделав её лёгкой, точно пустой, и, качая, понесли его выше, в голубое. Миронов понял, что бог услышал его и похитил с земли, послав за ним ангелов. Так это и было: вот он, бог, сам явился пред ним, белый, высокий, в золотых очках, он ответил на радостный крик Миронова безмолвным, но ласковым кивком головы и проплыл мимо, опахнув лицо его прохладным веянием и запахом цветов.
Восхищение Миронова было тем сильнее, что он видел не простого, старого бога обыкновенных людей, но настоящего, мудрого создателя бесконечной, певучей тишины. В его мире всё было тихо, ласково; необыкновенно прозрачная, почти невидимая вода омыла Миронова, и когда создатель голубой тишины снова явился пред ним, Миронов уже знал, что с этим богом необходимо говорить на языке Парижа.
— Je vous remercie, mon Dieu, — сказал он, — je vous remercie, que vous… [7]
7
благодарю тебя, боже, благодарю, что ты… (франц.) — Ред.
У него не нашлось больше слов, и он продолжал по-русски:
— Вы извините, я ещё плохо знаю язык, мне трудно. Мне было страшно трудно! Тот, старый, простой бог не имел силы помочь мне. Я не люблю его, я хотел к вам, давно уже…
— А — как давно? — спросил создатель голубой тишины, отечески ласково глядя в глаза его, поверх очков.
— Toujours — всегда, — сказал Миронов и спросил: — Я ведь не опоздал?
— О нет! — улыбнулся создатель. — Ко мне — вообще — не торопятся.