Том 18. Лорд Долиш и другие
Шрифт:
— Хочешь сказать, ты знаменитость?
— Вот-вот, как раз это и хочу сказать. Я — Джо Кули.
Твердо придерживаясь правила не появляться там, где, согласно донесениям моих осведомителей, можно встретить детей, я никогда не видел своими глазами этого сорванца. Однако имя его мне, разумеется, попадалось. О нем, как вы знаете, упоминали и Энн, и Эйприл Джун.
— Ах, вон оно что! — улыбнулся я. — Джо Кули? Понятно.
— Вот-вот, я самый и есть.
— Как же, слыхал.
— Еще бы!
— Кроме того, я знаком с твоей нянькой.
— С кем? — возмутился
— Ну… с гувернанткой или как там она называется. Энн Баннистер.
— Ах, она… — протянул он. — Энн — классная девчонка.
— Согласен, — кивнул я.
— Просто супер, и не слушайте, если кто-нибудь скажет иначе.
— Не буду.
— Суперкласс, — продолжал он. — Да, сэр, вот что такое Энн…
— Эйприл Джун, — прервал я его, — тоже о тебе говорила.
— Правда? И что же?
— Что ты снимался в ее последней картине. Лицо мальчишки потемнело.
— Вот как? — фыркнул он злобно. Он был явно задет за живое. По-видимому, желая лишь поддержать беседу, я случайно вторгся в святая святых. — Ну и нахальство! В ее, значит, последней картине. Это она была в моей последней картине!
Пофыркав еще немного, он снова поднял «Нэшнл джиографик». Журнал заметно дрожал в его руках. Лишь через некоторое время, справившись с чувствами, он снова заговорил:
— Значит, вы знаете эту гадину?
Теперь и я, в свою очередь, задрожал от ярости.
— Кого?
— Эту гадину, Эйприл Джун.
— Как ты сказал? — набычился я.
— Я сказал, гадину. С какой стороны ни смотри, ничего Другого не высмотришь.
Я с трудом овладел собой.
— Знай, что ты говоришь о женщине, которую я люблю!
Мальчишка открыл было рот, но я остановил его холодным жестом:
— Я бы попросил!
В приемной снова воцарилась тишина. Он перелистывал свой «Нэшнл джиографик», я перелистывал свой. Некоторое время ничего нового не происходило. Потом я подумал: «Черт с ним!» — и решил протянуть оливковую ветвь. Глупо двум товарищам по несчастью на пороге расставания с зубом сидеть и отгораживаться друг от друга «Нэшнл джиографиком» вместо того, чтобы приятной беседой отогнать мысли о предстоящем испытании.
— Значит, ты Джо Кули? — спросил я.
Мой сосед правильно меня понял и охотно принял руку дружбы.
— Никогда не слышал ничего вернее, — приветливо ответил он. — Так оно и есть. Малыш Джо Кули, Кумир Американских Матерей. А вы кто?
— Мое имя Хавершот.
— Англичанин?
— Да.
— Давно в Голливуде?
— Где-то с неделю.
— Где остановились?
— Снял коттедж в Саду Гесперид.
— Ну и как вам тут, нравится?
— Ничего местечко, на уровне, — хмыкнул я.
— Это вы еще не видели Чилликот в штате Огайо, — мечтательно вздохнул он.
— А что там?
— Я родом оттуда. Вот куда бы махнуть! Да, сэр, туда и только туда, в старый добрый Чилликот!
— Скучаешь по дому, значит?
— А то!
— Но здесь-то, наверное, тоже неплохо живется?
Лицо мальчика омрачилось. Очевидно, я опять сказал
— Кому как, — фыркнул он. — Мне — не очень.
— Почему?
— Почему? — переспросил он. — Я вам скажу. Потому что я тут вкалываю, как каторжник на цепи, вот почему! В настоящей тюрьме или в Иностранном легионе, небось, и то легче. Знаете что?
— Да?
— Как вы думаете, что старый Бринкмайер написал в моем контракте?
— Что?
— Вставил туда специальный пункт, чтобы я жил у него дома и под его присмотром!
— А кто этот Бринкмайер?
— Хозяин той компании, на которую я работаю.
— И тебе не нравится его присмотр? — догадался я.
— Да нет, он-то сам ничего, — махнул рукой мальчик. — Безобидный старикашка. А вот его сестрица Беула… Как раз она это все и придумала. Вертит им как хочет. Злобная, как надсмотрщик на плантации. Читали про Симона Легри?
— Да.
— Вот вам Беула Бринкмаиер собственной персоной. Знаете, кто такой серф?
— Который на волнах катается?
— Да нет, не то совсем… Такой английский средневековый раб, вечно задавленный, забитый, над которым все измываются. Вот это я и есть. Господи, ну и жизнь, врагу не пожелаешь. Хотите, расскажу?
— Давай.
— Мне не разрешают играть на улице, чтобы я не поранился. Собаку завести тоже нельзя, потому что может укусить. Даже в бассейн не пускают — вдруг утону. А самое главное, вы только представьте — ничего сладкого! Чтобы, не дай бог, не растолстел.
— Да ты что? Правда?
— Как на духу. Все в контракте записано. «Вторая сторона, в дальнейшем именуемая «актер», обязуется воздерживаться от любого вида мороженого, включая сливочное и шоколадное, а также конфет, сливочной помадки и леденцов, далее именуемых кондитерскими изделиями, что подразумевает также пончики, пастилу, пироги с сезонной начинкой, торты и прочие мучные изделия». И представляете, мой юрист позволил им это туда запихнуть!
Я едва поверил своим ушам. Хавершоты всегда отличались завидным аппетитом, и, слушая рассказы о разных там диетах, я неизменно впадаю в мрачное настроение. Представляю, что бы я почувствовал, лиши меня кто-нибудь в столь нежном возрасте доступа к сладостям!
— И ты не послал их? — возмущенно воскликнул я.
— Не могу.
— Так любишь свое искусство?
— Да нет, не слишком.
— Тебе нравится нести солнечный свет в тусклую жизнь Питсбурга и Цинциннати?
— Да пусть они хоть удавятся в своем Питсбурге! И в Цинциннати тоже.
— Тогда, может, ты считаешь, что деньги и слава стоят всех этих ужасных лишений?
Мальчик презрительно фыркнул. Похоже, к деньгам и славе он питал такое же равнодушие, как Эйприл Джун.
— Да что в них хорошего? Я их что, съесть могу? Эх, дать бы им всем хорошего пинка и вернуться туда, где сердца чисты, а люди остались людьми — в Чилликот, Огайо. Домой, к матери. Попробовали бы вы ее жареных цыплят по-южному! А как бы она мне обрадовалась! Но я не могу, у меня пятилетний контракт, и будьте уверены, они заставят меня его выполнить.