Том 2. Брат океана. Живая вода

Кожевников Алексей Венедиктович

— Все, что посадите. Как в Крыму.

— А без шуток? — спросил Лутонин. — Давайте условимся: мечтать, но от земли и от воды не отрываться.

Иртэн сказала, что особо не отрывается: тепла и солнца в Хакассии не меньше, чем в Крыму; отлично растут арбузы и дыни. Для фруктовых деревьев опасна только зима, но яблони уже научились сберегать: им придают стелющуюся форму и на зиму прикапывают. Если позаняться как следует, можно вырастить абрикосы и виноград.

Иван Титыч посоветовал в первую очередь посадить что-нибудь около прудов. Берега у них будут крутые; если не укрепить, вешние и дождевые

воды быстро размоют их, и пруды затянет песком, глиной. Посадить можно любой кустарник.

— Берез, берез! — ратовал Орешков. Он стоял посреди комнаты и покачивал руками, изображая кудрявую тонкопрутую березу, хотя больше напоминал неуклюжий обломок дуба с двумя корявыми суками.

Нина Григорьевна отстаивала своих любимцев — тополя: они стройней, душистей, быстрей растут.

— И все равно не чета березе. Береза — наше, особливо наше русское, неразлучное с нами дерево. Вспомните праздники! Кто первый гость! Береза. А дороги, большаки наши вспомните! Идешь, в руках березовый посошок, и по сторонам березы. Исстари вместе, неразлучно! — Орешков сильно запрокинул голову, как глядят в недосягаемую даль. — Эвон куда ушел русачок со своей березкой!

— Надо и тополей, — упорствовала Нина Григорьевна. — И обязательно ракток. Отдельным густым уголком, специально для соловьев. — Она повернулась к Иртэн: — Вы слыхали, как поют соловьи? Нет. — «Как, должно быть, обидно — молодость, любовь проходят без соловьев, — мысленно убрала из своей юности тополя, соловьев, ракитки по околицам родного села Черноводья и заявила решительней прежнего: — Березы березами, а я за свое!»

Потом на ее лице — в плотно сжатых губах, в нахмуре бровей, в воинственном взгляде — долго лежало выражение: за свое, и не отступлю.

Домна Борисовна хлопотала за местечко под вишневый сад. Эти сады так же крепко вросли в ее память, как у Нины Григорьевны тополя.

— Будет. Будет. Сделаем, — всем одинаково щедро обещал Лутонин. Он медленно, кругами похаживал по столовой, распахнув китель, и был похож на большую птицу в парении.

Мечтали долго, горячо, перебивая друг друга, временами споря.

Этот безудержный поток остановил Застреха. Он мог уезжать — завод был сдан — и пришел договариваться с Лутониным о машине.

— Сейчас едет Иван Титыч. Не возражаете заодно с ним?

— Не имею оснований. Тогда… — Застреха оглядел всех. — Ну, товарищи, как говорится, я отдаю концы.

Все поднялись, окружили его. Он продолжал, кивая то одному, то другому:

— Прошу не поминать лихом.

— За что же лихом-то? К чему такие мрачные мысли? — раздались голоса. — Чего не бывает. Нельзя же вечно…

В минуты расставанья людям свойственно чувство примиренности, всепрощения.

— Ошибки. Ненужные обиды. Стычки. Все бывало. Признаю. Но злого умысла — никогда. — Застреха сделал паузу, взвесил правду своих слов и повторил: — Никогда. Такое обвинение будет несправедливо.

— Никто и не собирается обвинять, — сказал Орешков, строго озираясь: кто, мол, тут задумал такое грязное дело?

— Наоборот, — поддержал Орешкова Лутонин, — я со своей стороны говорю вам спасибо.

— За что же? — удивился Застреха. — Наследствишко оставляю вам неважнецкое.

— Не за то. Чужим наследством жить не люблю.

За откровенность. За то, что вы не уехали молчком — разбирайся тут Лутонин сам, — а указали: гляди туда, остерегайся здесь. Большое спасибо!

— И вам спасибо, что обрадовали. А я совсем по-другому представлял ваше отношение. Неутешительно представлял.

Дальше началось: «Счастливо оставаться! Всяческого успеха в вашем новом деле! Счастливого пути! Пишите, навещайте!»

Подошла машина. Иван Титыч и Застреха уехали.

— Продолжаем, товарищи? — сказал Лутонин вопросительно.

Но все уже вернулись из мира грез к действительности.

— Помечтали, и довольно, — заметила Домна Борисовна. — Теперь давайте поговорим о деле!

— Я, наверно, не нужен? — спросил Конгаров.

— Посылать хотела за вами, вот как нужны. Извините, товарищи, если вывалю свои мыслишки комом. Не утряслись еще. — И начала высказывать их: — Перед заводом открылись новые горизонты: возможно орошение, лес, сады, клевер… Легенда о неизбывности засух, недородов разрушена. Надо, чтобы все знали об этом. Надо воспитывать у людей новое отношение к природе, любовь к новым делам, будить, поднимать вдохновение. Надо подготовить хорошую, зажигательную беседу о воде, о лесах. Чтобы всколыхнулись все, — закончила Домна Борисовна, затем кивнула Конгарову и Кокову: — Я рассчитываю на вас, товарищи.

— В каком смысле? — спросил Конгаров.

— Вы расскажете о древнем орошении. Без машин, без приборов, с одной мотыгой, на глазок люди провели сотни верст каналов. Миша расскажет, как орошают теперь. Иртэн — о влиянии полива на урожай. Я привезла с Опытной хороший материал о лесах.

Решили, что каждый напишет сначала свою часть беседы отдельно, потом их сведут в одно.

Начали расходиться. Прощаясь, Домна Борисовна наказывала:

— Больше души. Без души, как без воды, мертво будет.

Инструментальная съемка подтвердила те предположения, которые Иван Титыч и Миша Коков сделали на глазок. Лутонин выехал в город, в контору оросительных сооружений, хлопотать о строительстве. Угодил он на редкость удачно: строители собрались на совещание и, ожидая еще кого-то, сидели без дела. Приняли его без всякой проволочки, слушали очень внимательно, часто прерывали вопросами, интересовались всеми мелочами, и тем удивительней было Лутонину, что интерес и внимание к тому, что конный завод может избавиться от недостатка кормов, от гибельных перегонов скота, собирать двухсотпудовые урожаи, — какие-то тяжелые, будничные, без радости.

Он перешел к заключительному аккорду:

— Уже нынче, буквально почти завтра можно иметь пятьсот га поливной пашни и три тысячи га покосов. Нынче же…

— Стойте, стойте! — прервали его сразу несколько человек. — Нынче, завтра… Как же это?

— Немедленно приступить к строительству.

Наконец-то пронял он этих людей, все оживились, задвигали стульями, лица расплылись в улыбках, в усмешках, кто-то сказал: «Вот это здорово!» Но оживление было скорее критическое, чем доброжелательное. Начальник конторы нетерпеливо барабанил пальцами по столу, на котором был раскинут чертеж какой-то большой оросительной системы. Выждав тишину, он встал и сказал, энергично кивая в сторону Лутонина: