Том 2. Брат океана. Живая вода

Кожевников Алексей Венедиктович

Работу над новой системой орошения Туров разделил на две задачи: определить потерю воды в постоянных и временных каналах и придумать такую машину, которая могла бы, по мере надобности, быстро и проводить каналы и заравнивать их.

Напуганный прежними неудачами, он рассказал об этом одному Мише Кокову — и то лишь потому, что для новых опытов нужен был помощник.

Когда Топоев проложил заказанный ему временный канал, в него и в соседний с ним, постоянный, дали воду. Туров с Мишей поставили на каналах водомеры и через каждые пять минут отмечали потерю воды на впитывание

в дно и борта. Они просиживали у каналов сутками. Еду им приносила жена Турова.

Опыты неизменно показывали, что в постоянном оросителе, заросшем сорняками, потери воды гораздо больше, чем в новом, незаросшем. Тогда сорняки выкосили начисто, но потери от этого убавились мало. Туров и Коков накопили два тома записей. Наконец осторожный инженер убедился, что разница в потерях — не случайность, а закон: у постоянных каналов дно и борта глубоко пронизаны корнями сорняков, земля разрыхлена ими, и вода легче проникает в нее, кроме того при нескошенных сорняках вода по каналу течет медленнее и это увеличивает расход ее.

Оставалось изобрести машину. Туров заказал в местной кузнице несколько разных моделек типа плуга-пропашника и плуга, соединенного с грейдером. Для испытания моделек сделал широкий ящик и насыпал в него песку. Как только выдавалась свободная минутка, он принимался перепахивать модельками песок — то проводил борозды, то заравнивал их. Это было похоже на игру. Семилетний сынишка инженера так и считал: «Игра», — и помогал в ней отцу. Испытав одни «игрушки», инженер заказывал другие.

Ушел август, сентябрь и октябрь наполовину, а Туров все продолжал «играть».

4

В табунах повторялся издавна установившийся круг жизни. За все лето случилось только одно необычное происшествие с маленьким жеребенком Савраской.

Он появился на свет в глубоком распадке меж холмов Каменной гривы под конец июля, когда все другие жеребята того года уже далеко шагнули в науке жизни. Он был, как говорят табунщики, позднышом.

В косяке встретили его с таким ледяным равнодушием, что будь он поумней, наверно, заплакал бы от обиды. Кобылицы, занятые своими детьми, даже не взглянули на новичка. Косячный жеребец Буян не подошел к нему, не обнюхал, только на миг покосился издалека. В косяке было уже два десятка жеребят, и косячник истратил на них все свои нежные чувства.

Обрадовались появлению саврасого новичка только мать, Сахара, да табунщик: «Наконец-то и долгожданный поздныш ходит на своих ногах!»

Когда жеребенок и его матка присоединились к косяку, табунщик Олько Чудогашев направил косяк к Белому озеру. Надо напоить матку: после родов на них наваливается сильная жажда; надо обрадовать другого табунщика, своего напарника — Колтонаева, что выполнении социалистических обязательств идет хорошо — матки ожеребились благополучно, все новорожденные пока целы.

А на Каменную гриву уже пришла волчица. Одна из пещер в Савраскином распадке превратилась в волчье гнездо.

Кони часто паслись вблизи распадка, где жила волчица, и если это случалось днем, она поднималась на склон, распластывалась среди темно-серых, как она сама,

камней и оттуда, издалека, наблюдала за Савраской; по ночам же выходила в степь и подползала иногда так близко к косяку, что сделать три-четыре прыжка — и… Но ей не везло: ночами при косяке дежурил Колтонаев. По виду этот старый, колченогий, медлительный человек казался гораздо безопасней верткого и шумливого парнишки Олько, но по запаху страшней его волчица знала только одного человека, который носил шкуру ее мужа — волка. От Колтонаева так невыносимо разило табачным дымом и пороховой гарью, что сделать последние несколько прыжков не хватало даже и волчьего духу. Но и отказаться от жеребенка было нельзя, и волчица каждую ночь бороздила брюхом шершавую, колючую, засохшую степь.

Савраска между тем рос, креп. Слабость и шаткость в ногах исчезли. Он, как заведенный, без устали кружился, взбрыкивал ногами, задирал своих товарищей, то и дело вздергивал голову и звонко ржал. Олько не мог нарадоваться на него; вступая на дежурство, обязательно кидал ему кусочек сахару и говорил:

— Расти быстрей, крепни! К зиме у меня не хуже других быть!.. Слышишь?

Савраска отзывался ржаньем. Он уже стал сластеной и просил еще сахару. Ржанье было так похоже на: «Креепну-у-у!», что Олько готов был поверить, что жеребенок понимает его.

— Вот молодец! — и на ладони, как на блюдце, подносил любимцу другой сахарный кубик.

Но тут резвун терял свой задор, начинал дрожать, пятиться, а когда Олько подходил слишком уж близко, он прыскал в сторону.

— Ты, однако, большой дурак, — награждал его Олько, кидал сахар в траву и отходил.

Савраска мигом хватал его, съедал и начинал снова ржать: «Пра-авильно-о-о!.. Пра-авильно-о-о!..»

Колтонаев отдежурил свою долю ночей, его сменил Олько. И в первую же ночь, когда косяк проходил вблизи волчьего распадка, любимец исчез.

Все время был на виду — и вдруг не стало! Олько метнул взгляд направо — там только холмы, пятна света вперемежку с пятнами теней; метнул налево — тоже холмы, пятна… ночь была смутная, с дырявыми облаками. Табунщик повернул коня назад. В глубине оврага шли рядом матерый волк и Савраска. Волк тесненько прижался к жеребенку, будто нашептывал что-то, и легонько-ласково погонял пушистым хвостом, а Савраска поставил уши и внимательно слушал. Никогда он не бывал таким смирным.

В первый момент Олько подумал, что ему видится забавный сон, а пригляделся — верно, идут рядышком.

«Вот так па-а-ра! — ахнул Олько, затем осторожно сполз с коня — не звякнули ни уздечка, ни стремена, поудобней взял ружье и пополз за волком. — И куда он его? Почему не зарежет тут?»

У каменного завала, перегородившего распадок, волк и жеребенок остановились. А из норы выползли три волчонка, каждый с добрую собаку. Волчата окружили жеребенка и затеяли с ним игру. Один все тыкал мордой.

— Целоваться лезешь, — шипел Олько. — Подожди, я тебя поцелую!

Другой теребил жеребенка за хвост, третий становился на дыбки и передними лапами старался обнять его за шею, то лез под брюхо, промеж ног. Все урчали, а большой волк держал жеребенка за гриву.