Том 2. Брат океана. Живая вода
Шрифт:
— Видите, видите, сколько нам лишних хлопот, а жеребятам зряшнего страху. Конь готовится для труда, для обороны, и приручать его надо с самого молоду. Тогда он станет умней вдвое, — внушает Домна Борисовна табунщикам. Затем она переходит к бунтующим жеребятам.
— Сынки-сынки… Дочки-дочки… — уговаривает их то ласково, то строго, негромко насвистывает, осторожно поглаживает. — Довольно буянить. Только себе хуже.
Чтобы не пугать малышей, баз несколько затемнен, работающие говорят вполголоса, одежда на них спокойных цветов — ничего пестрого, яркого.
На пятый день отъемыши уже послушно ходили
Стригунков сгруппировали по две сотни голов, жеребчиков и кобылок отдельно, и оставили пока в базах. Тоскуя по маткам и не находя их, жеребята начали искать утехи друг у друга, благодаря этому быстро стабунились — перезнакомились, сжились, — чувства сыновней нежности переплавились у них в дружбу. Через неделю после отъема стригунков выпустили в степь самостоятельными табунами. Они уходили с громким, счастливым ржаньем, играя и радуясь свободе, теплому солнцу, резвому ветру, бескрайным далям.
Урсанах, Домна Борисовна, Степан Прокофьевич, Орешков долго задумчиво глядели им вслед.
Когда Степан Прокофьевич вернулся от жердяных базов, у крылечка конторы его встретили незнакомые люди.
— Нет ли у вас какой работенки? — спросил вертлявый человек с маленьким узелком за спиной.
— Работенки нет. Вот работы сколько угодно, хватит и вам, и вашим детям, и внукам и еще останется.
Вертлявый заметил:
— Работа, работенка — что в лоб, что по лбу. Не вижу разницы.
— Огромная. Но об этом погодя. Сначала поговорю с плотником, — и Степан Прокофьевич повернулся к белобрысому усачу, сидевшему на зеленом сундучке, к которому была привязана лучковая пила: — Из вятских?
Усач быстро, по-военному, встал и ответил:
— Рязанский.
— Сам плотник, а в такую даль волочишь станок для пилы. Сунул бы полотно, станок где угодно сделаешь. Вот человек, — кивнул на вертлявого, — попусту не обременяет себя.
— Я всегда работаю хозяйским струментом, — сказал вертлявый. — Да при моих специальностях надо таскать за собой целый воз струменту.
— А я завсегда своим. Притрафишься к нему… — Плотник отвязал пилу и, поглаживая станок, продолжал: — До войны еще сделан. И так пришелся к руке… — Он несколько виновато, в то же время упрямо усмехнулся: судите, смейтесь, что хотите, а все равно не брошу.
Степан Прокофьевич посмотрел у него документы — они были в порядке — и спросил, почему он от Рязани до Хакассии не мог найти работы, теперь же всякого нарасхват. Плотник объяснил, что и не искал, а ехал дальше, к своим односельчанам, но увидел эти места, они понравились ему, и слез. Если еще и для жены найдется работа, он готов обосноваться тут навсегда.
— Найдется. Работы не переделаешь. — Затем Степан Прокофьевич обратился к вертлявому: — Ну, а вы чем владеете?
Тот изобразил себя мастером на все руки: и плотник, и землекоп, и штукатур, и каменщик.
Ответ ему был самый неожиданный:
— Не нужен.
— А
— Все будем, больше того будем. Но без всяких работнул, копнул, теснул. — Степан Прокофьевич взял у плотника пилу и протянул ее вертлявому: — Глядите. Про хозяина этой штуки не скажешь: он пильнул. Нет. Он пилил. Он ее, как языком, вылизал. И сюда не по глупости привез, и здесь намерен пилить. А с чем вы пришли? В мешке одна махорка, на уме — работнуть, зашибить. Нам такие мастера — разок тюкнул, два клюкнул, три плюнул и улепетнул — не нужны. Принимать, выгонять да скандалить с ними некогда.
Вертлявый, видя, что его раскусили, сказал:
— Я и не строю из себя мастера, но пробовал всякое — не вру.
— В этом и разница работы от работенки.
Когда разговор пошел начистоту, вертлявый попросил дать ему небольшой заработок на перевертыш.
— Так бы и говорил сразу. А то лезешь засорять мне штат. За такие дела надо провожать со двора. — Степан Прокофьевич назначил его ломать камень. Если убежит — беда не велика: работа сезонная.
Третий, подросток, был прямой противоположностью вертлявому: тот все перепробовал и ничего не полюбил, этот многое любил — и фуганок, и руль автомобиля, и аркан табунщика, но всерьез еще не держал их.
Ему Степан Прокофьевич сказал:
— С тобой торопиться не будем. Дня два-три походи так, погляди. Где больше всего понравится, туда и назначим. — Потом обратился ко всем: — Нам одних рук мало, нам любовь нужна.
Всю зиму по Хакассии шла горячая подготовка к походу на засуху: взяли на учет все водные источники, заготовляли семена и черенки, учились сажать лес и ухаживать за ним.
И едва оттаяла земля, на степные просторы края вышли могучие тракторы, глубоко пашущие плуги и лесопосадочные машины.
…В ответ на «ленинские сосны» конный завод получил из разных мест больше десятка посылок с семенами липы, клена, вяза, акации, груши, вишни, абрикоса. Из Башкирии прислали несколько ящиков дубовых желудей и земли, зараженной полезным грибком-микоризой, без которого дуб расти не может.
Под каждый желудь Аннычах положила постельку из земли с микоризой. Она никому не доверяла эту драгоценность: ведь каждая потерянная горсточка была потерей дуба.
Несколько раз Анатолий Семенович пытался говорить с Туровым, как относится он к идее проводить каналы только на время полива. Туров хвалил идею: в принципе хорошая, — но дальше были серьезные сомнения. Проводить и зарывать каналы каждый год, и не раз при той технике, какая существует, — огромный труд Все выгоды от временных каналов он сведет на нет. Надо изобретать новые машины.
— Займитесь! — советовал Дробин.
— Пробую. Не очень-то выходят — Инженер виновато пожимал плечами и старался прекратить разговор.
Много перепробовал он моделей, много бессонных ночей провел с ними. Сначала сконструировал отдельно канавокопатель и канавозарыватель, потом решил соединить их. К весне была готова такая модель, которая одинаково хорошо и прокладывала и зарывала игрушечные каналы. Настало время выходить с нею в люди.
Туров пригласил Анатолия Семеновича к себе на квартиру.