Том 2. Черемыш, брат героя. Великое противостояние
Шрифт:
Когда работа шла споро, станок не капризничал, внизу у левой станины быстро вырастали колонки готовых деталей и все в бригаде были заняты делом, как надо. Капка чувствовал сам, что в эти часы на своей кубовой трибунке он, как говорили товарищи, «силен парень» В такие минуты никто уже не посмел бы даже втихомолку назвать Капку шпинделем, как дразнили его на улице за маленький рост.
По пролету цеха шел мастер Корней Павлович Матунин, общий дядька ремесленников, воспитатель молодых производственников. На нем был аккуратный туальденоровый халат, из кармана которого торчали железная линейка с делениями, узенькая расческа и красный карандаш. Пощипывая коротенькие седые усики, он не спеша переходил от станка к станку, посматривая на своих учеников
Капка, с головой ушедший в работу, не видел приближавшегося мастера и орудовал на своем станке, легонько насвистывая сквозь зубы.
– Это что за соловьи в цехе заливаются? – услышал он над самым своим ухом. Не прекращая работы, оглянулся на мгновение и увидел возле себя мастера.
– Это я сам себе подсвистываю, Корней Павлович, – смутился Капка, удивившись, как это мастер в таком гуле расслышал его свист.
– Ты бы уж в таком разе про себя свиристел, а то, как говорится, свистунов на мороз! – строго заметил мастер.
– Я сперва, Корней Павлович, пробовал про себя, в уме мотив держал, а потом слышу, кто-то свистит, а оказывается, я сам. Очень песня хорошая, вчера красноармейцы на пристанях пели. И военная песня и душевная.
– Ну, Капитоша, как дело-то двигается? – спросил мастер.
– Маленько подвигается, Корней Павлович. Вот уже, видите, сколько снял.
Мастер опытным глазом окинул столбик готовых деталей.
– Молодец, Бутырев, молодец, Капитон, с превышением идешь! Только работай ровненько, без дерганья. Станок не дурит? Дай-ка я тебе делительную головку проверю. Вот так… Васенин, Васенин! – закричал он в сторону белесоватому парню, который бросил на пол деталь. – Ты зачем на пол так несуразно швыряешь? Ты ложи деталь аккуратненько, а то будут у тебя заусеницы. Деталь этого не любит, чтобы ее швырком, ты с ней поласковее обращайся, тем более, я уже говорил, что сегодня почетный урок выполняем, спецзадание. Это дело на фронт пойдет. Ты гляди, Васенин, как Бутырев щепетильно работает. Даром что маленький, из-за станка макушку чуть видать, а занимается вполне аккуратно.
Тут взгляд мастера упал на зловещее украшение Капкиной скулы. Он поймал Капку за подбородок, сам пригнулся, поправил очки.
– Батеньки-матеньки! – сказал мастер (это было его любимой поговоркой). Батеньки-матеньки! Это кто же тебя так, а, Бутырев?
– Никто. Это я сам, Корней Павлович.
– С чего же это ты сам на себя так осерчал?
Капитон мотнул головой, высвободил подбородок и наклонился над станком, сам очень удивившись тому, что еще бы немножко – и у него выступили бы слезы на глазах.
Корней Павлович постоял у станка, отошел было, опять вернулся. Капка видел, что мастер хочет о чем-то поговорить с ним. Корней Павлович, действительно, откашлялся и сказал негромко:
– Я вчера разговор ваш с Дульковым слыхал ненароком, когда за воротами вы с ним схлестнулись. Знаешь, Капа, ты бы сказал ребятам, чтобы по скверному-то не выражались. Иной хороших слов и не стоит, это верно, а язык-то свой марать не след. Мальчики вы еще молодые, разговор должен быть у вас аккуратный. Кто черным словом содит, у того язык как помело, весь мусор в душу-то и сгребает. Не надо так…
А потом огромный, все заглушающий рев заполнил пролеты цеха и двор. Это был гудок на обед.
Повалили в столовку. За обедом ребята говорили, как всегда, о военных орденах, о самолетах и о кино. Во всем этом они хорошо разбирались. И каждый успел высказаться с полным знанием дела.
После перерыва мастер собрал всех в пролете и опять сообщил, что урок они получили очень серьезный и особого задания. Тут же он объяснил на образце и по чертежу, какова будет работа.
– Значит, тут так: двойная бороздка пойдет, продольная, будет проходить фрезой с торца
– Корней Павлович, а Корней Павлович! – Капка просунулся под самый локоть мастера, заглянул ему под очки. – Эта деталь на что пойдет?
– А ты не любопытничай. Раз сказал – специальное задание, так лишние вопросы тут уж ни к чему. Понятно?
– Понятно, – протянул Капка, – только очень охота бы узнать. Интересно ведь!
– А мне, может быть, тоже охота вам сказать, да нельзя. Понятно? Сказано раз – нельзя, и шабаш. Боевой секрет, военная тайна. Доверили нашему заводу, сверх задания делать будем, и молчок. Придется, конечно, лишний часик-другой понатужиться.
– Может, на танки пойдет? – не унимался Капка.
– Вполне допустимо, – согласился мастер.
– Или на катюшу?
– Возможное дело.
– А не к самолету, Корней Павлович?
– Мыслимо и так…
А ближе к вечеру пришла на завод не совсем обыкновенная экскурсия. В Затоне узнали каким-то образом, что Судоремонтному заводу поручено особое задание сверх обычной работы. Явились местные старожилы, пенсионеры, ветераны труда, старая ватонская гвардия, волгари. Пришли сказать, что они готовы, если надо, подсобить народу. Пришли из Свищевки Егор Данилыч Швырев и Макар Макарович Расшивин. С пристаней заявились Парфенов Маврикий Кузьмич, престарелый Бусыга Михаиле Власьевич, Устин Ермолаевич Скоков и сам Иван Терентьевич Яшкин, тот самый, о котором в дневнике Валерия Черепапшина говорилось, что он жил еще при крепостном праве и оглох к моменту изобретения звукового кино. Лет им всем вместе насчиталось бы полтысячи верных. Это были кряжистые, могучие стариканы, ходившие в свое время по всей Волге бурлаками, плотогонами, крючниками и водоливами. Некоторые, например Швырев и Бусыга, плавали кочегарами и механиками, а потом работали по судоремонту или доживали свой век бакенщиками. Затонских стариков сопровождал сам директор Леонтий Семенович Гордеев, за ним, немного отступя, шел Корней Павлович Матунин. Ребята видели, как волнуется мастер. Он то и дело пощипывал коротенькие свои усики, оправлял халат, вынимал клетчатый платок и вытирал вспотевший лоб. Ведь когда-то сам он поступил учеником в ремесленные мастерские Затона, и Михайло Власьевич Бусыга с Егором Данилычем Швыревым были его наставниками.
Старики не спеша, опираясь на палки, шли по цеху. Они останавливались у станков, заглядывали под низок, брали готовые детали, щупали их взыскательными пальцами, близко подносили к подслеповатым глазам, покряхтывали строго.
– В этом пролете мои работают, – застенчиво сообщил мастер.
– Ничего ребятишки подобрались у тебя, Матунин, – признал старик Швырев, толк будет. Поддерживай, затонские! Вот и нашему делу управка!
Подошли к станку, из-за которого была видна макушка Капки Бутырева
– А это Бутырева, Василия Семеновича, сынок, – представил Калку мастер, – отличается. Видали? На трехшпиндельном уже поставлен!
– Ну-коси прогони разок, – сказал Бусыга.
Мастер Корней Павлович даже заранее вспотел от волнения.
– Давай, Бутырев! Показывай, чему Матунин обучил.
Капка весь покраснел, в ушах стало жарко. Капка вспомнил, как давно уже, когда был он еще маленьким, заходил к ним в воскресенье попить чайку Михаил Власьевич Бусыга. Стол накрывали во дворе, под деревом. Мать наливала почтенному гостю чашку за чашкой – Бусыга один мог выпить полсамовара. А к вечеру отец звал уже сонного Капку, ставил его на стул и, придерживая рукой, чтобы не свалился, приказывал сказать стишок, желая похвастаться перед гостем талантами сына. «Ну-коси», – грубым голосом просил гость. И пятилетний Капка, поглядывая то на сладкий кухен, стоявший посреди стола, то на огромного и страшного гостя, читал: «Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?..» Римка, не нашептывай, без тебя знаю… «Ездок запоздалый, с ним сын молодой…»