Том 2. Черемыш, брат героя. Великое противостояние
Шрифт:
Костер затоптали, и стало так темно, что ничего нельзя было разглядеть.
В темноте что-то кричали обрадованные ребята, потом я услышала другой, тоже очень знакомый голос:
– Сима!.. Сима Крупицына тут? Сима, ты где?
– Здесь, здесь я!
Глаза мои привыкли к темноте, и я рассмотрела Ромку Каштана.
– Ромка, здравствуй! Ну, спасибо, что пришел за нами. Как же ты узнал, где мы находимся?
– Наделали вы переполоху! – не слушая меня, сердито говорил Ромка. – Там ваши папахены-мамахены все с ума посходили. Тут и без вас
– Какой рыбак? Это который… – начал было Игорь и разом смолк.
– «Какой рыбак»! Видел вас тут один, что вы сидите на острове… Да, спасибо, Котька катер выпросил… Эх, вы… Такой у людей день, а вы чепухой занимаетесь…
– Собирай ваши причиндалы, мотай удочки да погружайся, – всех перебивая, пробасил суровый Котька Чиликин. – Мне с вами тут долго прохлаждаться времени нет. Ну, живо! А за огонь вам еще попадет! Раз было объявлено, так надо исполнять! Поживей, поживей! – торопил нас Чиликин. – Мне у нас в батальоне катер всего на два часа дали.
– В каком батальоне? – опешила я.
Он поправил пояс, и я увидела на нем кобуру.
– В охране, вот в каком!..
– А ты разве… – начала было я.
Но Ромка вдруг перебил меня:
– Котька, стой! Пойми! Они же, халдеи, ничего не знают… Вы радио-то слушали? Нет?.. Ну, ребята… – вдруг совсем другим голосом заговорил Ромка. Я никогда еще не слышала, чтобы Ромка говорил так. – Ну так вот, Сима, ребята, знайте… – он перевел дыхание, – сегодня…
И Ромка Каштан, веселый, неугомонный Ромка, от которого мы всегда слышали только смешные шутки, насмешки, дразнилки, серьезным и тихим голосом сказал нам то, что знал уже сегодня в полдень весь мир – весь мир, кроме нас семерых.
Вот почему такая строгая тишина сковала все вокруг нас, вот почему не было света над Москвой и весь мир погасил свои огни.
По-разному узнавали об этом люди. А нам выпало на долю узнать вот так… И сразу вчерашний день ушел куда-то очень далеко, словно давным-давно был он и какая-то грозная черта отделила его от нас навсегда.
Стряслось то, о чем не раз говорили, предостерегая нас, книги, газеты, песни – «Если завтра война, если завтра в поход…». А вот уже не завтра… Сегодня! Это случилось, а мы были далеко от своих, мы ничего не знали, занимались пустяками, огорчались, что пропали «загадалки», устраивали суд из-за рыбы…
– Да, Сима, вот как, – проговорил Ромка. Таким серьезным я видела его только один раз – когда он подошел ко мне после похорон Расщепея.
А ребята стояли затихшие, и лица у них, слабо освещенные уже начинавшейся зарей, показались мне осунувшимися.
– А мы уже ответили ударом на удар? – спросил Игорь.
– Наверно. Что же ты думаешь, ждать будем? – негромко ответил Рома Каштан.
– Узнают, как на нас лезть! – проговорил Дёма.
– Я их, этих фашистов, всегда терпеть не могла! – с сердцем сказала Галя.
– И я, – поддержала ее Люда. – Через
– Ну, сажайся, грузись! – скомандовал Чиликин. – В Москве поговорите.
Мы быстро погрузились на катер. Давно я не была на «Фламмарионе». И когда теперь попала в знакомую маленькую каюту, освещенную лампочкой в потолке, я вспомнила наше плавание с Расщепеем. Мне показалось, будто какой-то особенный смысл был в том, что весть о войне, о «великом противостоянии», пришедшем для всех нас, приплыла ко мне на маленьком кораблике Расщепея. Словно он сам прислал за мной своего «Фламмариона».
А ребята были до того истомлены этим трудным и несчастным днем, который начался таинственными приключениями и закончился таким ошеломляющим сообщением, что, прикорнув в разных уголках катера, привалившись друг к другу, голова к голове, все скоро заснули. И тогда Ромка шепотом сказал мне:
– Киев бомбили… Минск… А я потом слышал радио по-немецки. Фанфарят на весь мир, барабанят и гавкают на весь свет из своей рейхсштабквартиры, собаки, что наши отступают.
– Врут, конечно. Да, Ромка?
– Да нет, как тебе сказать… – замялся Рома и посмотрел на заснувших пионеров. А потом, еще понизив голос, добавил: – А телескопов твоих надо скорей по домам развести… Что это за история у вас с лодкой вышла, не пойму.
Я рассказала Ромке об исчезновении наших «загадалок».
– Странно… – протянул он рассеянно, думая, видимо, о чем-то другом. – Ну, да сейчас в этом и разбираться некогда. А вот у Малинина вашего отец утром на фронт уезжает. Надеюсь, успеет проститься.
Мы помолчали оба. Ровно стучал мотор «Фламмариона». Ромка сидел на кожаном диване, припав лицом к стеклу, слегка сдвинув шторку окна, за которым не было огней, но уже проступала утренняя голубизна. Он сидел, полуотвернувшись от меня, прикрыв сбоку от света лампочки глаза ладонью, и я наконец решила спросить его:
– Слушай, Ромка, ты у наших дома не был?
– Какое там не был, три раза забегал! Волнуются.
– А ты не знаешь, никто не приезжал к нам?
Ромка оторвался от окна и внимательно посмотрел на меня:
– Это ты что, насчет своего ашуга, акына, как его там… Успокойся!.. Как не приезжал… Приезжал. Он там тебе, кажется, письмо оставил.
– Письмо? – испугалась я. – А сам он где?
– А его «молнией» обратно вызвали. Война же, понимаешь. А он там по лошадиной части что-то делает… Одним словом – по коням!..
– Уехал? – еле слышно спросила я.
– Чего ты так?! Ведь не на запад, на восток путь пока держит… И вольно же тебе было в Робинзона играть! Он весь день у ваших сидел, все тебя дожидался. Ничего парень. Довольно приятный, культурный. Мы с ним в шахматы даже сыграли, пока тебя дожидались. Соображает неплохо, только теории не знает.
Но я уже не слушала его. Как глупо все это получилось! Если бы я была в Москве, мы бы хоть повидались, хотя бы часок побыли вместе. А теперь… увидимся ли мы когда-нибудь?