Том 2. Горох в стенку. Остров Эрендорф
Шрифт:
— Пр-р-рошу без намека.
— Господа, мне кто-то дал по морде.
— Тише! Тише! Не все сразу! У кого еще заявления?
— У меня заявление: румын шубы унес. Бежим!
И шумной толпой антисоветский блок в полной согласованности и солидарности выбежал на улицу.
«На таком блоке можно повеситься!» — с тоской подумал Чемберлен, оставшись один.
1925
Не жизнь, а жестянка! *
В
Газеты высказывают предположение, что пакеты предназначались для взрыва здания штаба.
Несомненно, что в данном случае налицо подготовка новой провокации.
— Собачья жизнь! — пробормотал польский охранник пан Шпиковский, уныло приклеивая некрасивую рыжую бороду. — Не жизнь, а жестянка! Тьфу! Кстати, о жестянке. Как бы не забыть. Эй, Маринка! Там, в буфете, на третьей полке справа, два фунта динамита в жестянке. Так ты принеси. Да парочку капсюлей захвати, — может, пригодится. Осторожнее! Осторожнее! А то все бомбы мне там переколотишь.
Взяв узелок с динамитом под мышку, пан Шпиковский вышел на улицу.
— Собачья жизнь, — бормотал он, — куда бы этот узелок положить? Гм! Ума не приложу.
Мимо пана Шпиковского пробежала веселая толпа детишек. Они приплясывали и громким хором пели:
Человек, и зверь, и пташка — Все берутся за дела: С бомбой тащится шпикашка, Появясь из-за угла!..— Уже, начинается! — горько улыбнулся пан Шпиковский. — Детишки и те дразнят. Собачья жизнь! Эх, пойтить, что ли, коммунисту какому-нибудь подбросить?
— Здравствуйте! Тут живет товарищ Карл?
— Здравствуйте. Тут. А что такое?
Пан Шпиковский конспиративно подмигнул и похлопал легонько по узелку.
— Тут ему посылочка маленькая, хе-хе… — сказал он, понизив голос. — Из Коминтерна, знаете ли. Совершенно секретно. В собственные руки. Разрешите, я оставлю?
— Гоните его к черту! — раздался голос из глубины квартиры. — Шляются тут каждый день с бомбами… В шею его! Хорошенько! Надоело, право!
— Я что… я ничего… — забормотал пан Шпиковский. — Не хотите, как хотите! Я ж не навязываюсь… Не беспокойтесь, я сам. Тут всего девять ступе… Тр-рр… Гоп… Спустили. Пойду куда-нибудь на фабрику, авось там…
Пан Шпиковский, воровато оглядываясь, подобрался к фабричным воротам, сунул узелок в лавочку и торопливо побежал прочь.
— Эй! Борода! Бомбы потерял!
Пан Шпиковский сделал вид, что не слышит.
— Борода! Бомбы обронил! Эй, дядя! А-ген-т! Бомбы, говорю, возьми!
Пан Шпиковский растерянно обернулся. Его догонял рабочий с узелком.
— Получай свое
«Пойду и взорву гимназию», — уныло подумал пан Шпиковский, шагая по дороге.
«Старьевщикам, разносчикам, шарманщикам и подбрасывателям бомб вход строго воспрещается», — прочитал Шпиковский над подъездом гимназии.
— Гм! Пронюхали, сволочи!.. Эх, собачья жизнь!..
— Послушай, старушка! Сделай милость, подержи узелок. А я тут на минуточку за папиросами сбегаю.
— Нечего, нечего! Проходи своей дорогой, милый! Можешь свои бомбы оставить при себе. Мне твоих бомб не надобно. Да бороду-то подклей поаккуратнее: отваливается…
— Тьфу! Соб-б-ба-бачья ж-ж-жизнь!
Солнце палило пана Шпиковского. Было жарко и уныло. Тогда пан Шпиковский вышел за город, прошел верст восемь и, выждав, когда стемнеет, сунул сверток в какую-то подвернувшуюся грядку капусты.
— Собачья жизнь! — бормотал пан Шпиковский, с бьющимся сердцем убегая по дороге и роняя рыжую бороду.
А на другой день польские газеты сообщали:
«НОВОЕ ПОКУШЕНИЕ КОМИНТЕРНА. Вчера коммунисты подложили в восьми верстах от Варшавы бомбу под пролетавший аэроплан военного ведомства. К счастью, аэроплан пролетал высоко, и бомба не успела взорваться. Восемь коммунистов арестовано».
1925
Белогвардейский цирк *
Известный белогвардейский генерал Шкуро в настоящий момент выступает в одном из парижских цирков с труппой казаков под видом «джигитов».
На арену цирка вышел человек в потрепанном фраке и зловещих перчатках.
— Милостивые государи и милостивые государыни! Представление начинается. Не жалея затрат, дирекция нашего цирка пригласила на гастроли всемирно известную труппу русских эмигрантов. Первым номером программы будет выход неустрашимой наездницы мадмазель Кусковой, которая покажет класс езды на неоседланной лошади. В роли лошади любезно согласился выступать Милюков. Музыка, туш! Мадмазель Кускова, попрошу вас!
На арену резво выехала Кускова.
— Эй, господин распорядитель! — раздался голос с галерки. — Что же это за класс на неоседланной лошади, ежели лошади нету?!
— Как нету! А Милюков, по-вашему, не лошадь?
— Какая же он лошадь, когда все знают, что он осел?!
— А вы думаете, на осле ездить — это не класс?
— Смотря на каком осле. Ежели на социал-демократическом, тогда обязательно класс буржуазный, класс — не иначе.
— Эй, мадмазель! Куда же вы? Еще номер не кончился. А уж в конюшню? Что случилось? Уехала. Извините, господа, это, вероятно, Милюкова забыли перед выходом субсидией покормить, вот он и тянется к стойлу.