Том 2. Горох в стенку. Остров Эрендорф
Шрифт:
Дьякон зарыдал, и крупные как горох слезы поползли по его носу.
— Верите ли, вчера за всенощной разворачиваю требник, а перед глазами огненными буквами выскакивает: «Религия есть опиум для народа». Тьфу! Дьявольское наваждение. Ведь это ж… ик… до чего ж доходит?.. И сам не заметишь, как в кам… Ком-мун-нисти-ческую партию уверуешь! Был дьякон — и ау, нету дьякона! «Где, — спросят добрые люди, — наш милый дьякон?» А он, дьякон… он в аду… в гигиене огненной!..
—
— Один черт, — отчаянно молвил отец дьякон, криво влезая в стихарь. — Одолел меня бес!
— Много вы пьете, — осторожно намекнул отец настоятель, — оттого вам и мерещится.
— А это мерещится? — злобно вопросил отец дьякон.
Владыкой мира будет труд! —донеслось через открытое окно соседнего помещения.
— Эх! — вздохнул дьякон и пророкотал: — Благослови, владыка!
— Пролетарию нечего терять, кроме его оков!
— Всегда, ныне, и присно, и во веки веков, — подтвердил отец настоятель, осеняя себя крестным знамением.
— Аминь! — согласился хор.
Урок политграмоты кончился мощным пением «Интернационала» и ектении:
Весь мир насилья мы разрушим до основанья! А затем…— Мир всем! — благодушно пропел настоятель.
— Замучили долгогривые, — захныкал учитель политграмоты, уступая место учителю родного языка. — Я — слово, а они — десять…
— Я их перешибу, — похвастался учитель языка и приказал: — Читай, Клюкин, басню.
Клюкин вышел, одернул пояс и прочитал:
Попрыгунья-стрекоза Лето красное пропела. Оглянуться не успела…— Яко спаса родила! — грянул хор в церкви.
В ответ грохнул весь класс и прыснули прихожане.
Первый ученик Клюкин заплакал в классе, а в алтаре заплакал отец настоятель.
— Ну их в болото! — ошеломленно хихикая, молвил учитель. — Довольно, Клюкин, садись. Пять с плюсом!
Отец настоятель вышел на амвон и опечалил прихожан сообщением:
— Отец дьякон заболел внезапно и… того… богослужить не может.
Скоропостижно заболевший отец дьякон лежал в приделе алтаря и бормотал в бреду:
— Благочестив… самодержавнейшему государю наше… Замучили, проклятые!..
— Тиш-ша вы! — шипел отец настоятель. — Услышит кто-нибудь — беда будет…
— Плевать… — бормотал дьякон. — Мне нечего
— Аминь! — пропел хор.
1924
Чудо кооперации *
Нарсуд 3-го участка Каширского уезда села Иванково признал отцами родившегося у гражданки Поляковой ребенка — Кузнецова, Титушина, Жемарина и Соловьева.
Гражданка Полякова застенчиво подошла к столу народного судьи и аккуратно положила на него небольшой, но чрезвычайно пискливый сверток.
— Подозрений ни на кого не имеете? — деловито заинтересовался судья.
— Имею подозрение на Кузнецова.
— Ага! Гражданин Кузнецов, подойдите.
На задних скамьях послышалось тяжелое сопение, и белобрысый парень выдвинулся вперед.
— Есть! — сказал он, угрюмо вздохнув.
— Гражданин Кузнецов, — строго спросил судья, — признаете?
— Чего-с?
— Вещественное доказательство, говорю, признаете? Ребенок ваш?
— Никак нет. Не мой.
— Однако гражданка Полякова имеет на вас подозрение. Что вы можете сказать в свое оправдание?
Кузнецов переступил с ноги на ногу и мрачно заметил:
— Подозрение признаю… А ребенка — никак нет… Не признаю.
— Значит, вы утверждаете, что между вами и гражданкой Поляковой ничего не происходило?
— Так точно, происходило.
— Ага! Раз между вами и гражданкой Поляковой… происходило, значит, ребенок ваш?
— Никак нет, не мой.
— Вы меня удивляете, гражданин Кузнецов, — сказал судья, вытирая вспотевший лоб. — Если это не ваш ребенок, так чей же он?
Кузнецов глотнул воздух и с трудом выдавил из себя:
— Не иначе как Титушина.
— А-а-а! Гражданин Титушин, подойдите сюда. Между вами и гражданкой Поляковой что-нибудь происходило?
— Происходило, — робко сказал Титушин. — А ребенок не мой.
— Подозрение ни на кого не имеете?
— Имею. На Жемарина.
— Гражданин Жемарин! Происходило?
— Происходило.
— Признаете?
— Не признаю. Имею подозрение на Соловьева.
Судья залпом выпил стакан воды.
— Соловьев!
— Есть.
— Происходило?
— Происходило.
— Признаете?
— Не признаю.
— Подозрений ни на кого не имеете?
— Имею.
— На кого?
— На Кузнецова.
— Гражданин Кузнецов!
— Есть.