Том 2. Губернские очерки
Шрифт:
— А хотите, я вам спою песенку? — спросил я.
— А пойте, пожалуй! мне что за надобность!
— Как что за надобность! Ведь вы сейчас просили Владимира Константиныча спеть песню…
— Да то барин!он вот никому песен не поет, а мне поет… Баринпесни поет!
Сцена эта, видимо, тяготила Буеракина.
— Ну, полно же, полно, дурочка! — сказал он, стараясь улыбнуться, а в самом деле изображая своими устами гримасу довольно кислого свойства.
Павлуша, вошедший
— А! здравствуй, брат! здравствуй, Абрам Семеныч! давненько не изволили к нам жаловать! ну, как дела?
Пашенька скрылась.
— Да что, батюшка, совсем нам тутотки жить стало невозможно.
— А что?
— Да больно уж немец осерчал: сечет всех поголовно, да и вся недолга! «На то, говорит, и сиденье у тебя, чтоб его стегать»… Помилосердуйте!
— Странно!
— Я ему говорил тоже, что, мол, нас и барин николи из своих ручек не жаловал, а ты, мол, колбаса, поди како дело завел, над християнским телом наругаться! Так он пуще еще осерчал, меня за бороду при всем мире оттаскал: «Я, говорит, всех вас издеру! мне, говорит, не указ твой барин! барин-то, мол, у вас словно робенок малый, не смыслит!»
— А он не пьян, Абрам Семеныч?
— Коли бы пьян! Только тем и пьян, стало быть, что с ручищам своим совладать не может… совсем уж мужикам неспособно стало!.. пожалуй, и ушибет кого ненароком: с исправником-то и не разделаешься в ту пору.
— Ну, хорошо, Абрам Семеныч! это я тебе благодарен, что ты ко мне откровенно… Ступай, пошли за Федором Карлычем, а сам обожди в передней.
— Как же вы говорите, что у вас управляющий только для вида? — сказал я, когда Абрам Семеныч вышел из комнаты.
— Да; я с тем и нанимал его… да что прикажете делать? самолюбив, каналья. Беспрестанные эти… превышения власти — так, кажется, у вас называются?
— Да.
— То выпорет, что называется, вплотную, сколько влезет, то зубы расшибет… Того и гляди полиция пронюхает — ну, и опять расход… ах ты господи!
Говоря это, Владимир Константиныч действительно озирался, как будто бы полиция гналась по пятам его и с минуты на минуту готова была настичь.
— Уж я ему несколько раз повторял, — продолжал он встревоженным голосом, — чтоб был осторожнее, в особенности насчет мордасов, а он все свое: «Во-первых, говорит, у мужичка в сиденье истома и геморрой, если не тово… а во-вторых, говорит, я уж двадцать лет именьями управляю, и без этого дело не обходилось, и вам учить меня нечего!..» Право, так ведь и говорит в глаза! Такая грубая шельма!
— Отчего ж вы его не смените?
— Несколько раз предлагал, да нейдет! То у него, как нарочно, Амальхен напоследях ходит, то из деток кто-нибудь… ну, и оставишь из жалости… Нет, это верно уж предопределенье такое!
Буеракин махнул рукой.
— А ведь мизерный-то какой! Я раз, знаете, собственными глазами из окна видел, как он там распоряжаться изволил… Привели к нему мужика чуть не в сажень ростом; так он достать-то его не может, так даже
— А староста у вас каков?
— Он у меня по выбору…
— Зачем же вы ему не поручите управления, если он человек хороший?
— Да всё, знаете, говорят, свой глаз нужен… вот и навязали мне этого немца.
— Федор Карлыч пришли! — доложил Павлуша.
Вошел маленький человек, очень плешивый и, по-видимому, очень наивный. По-русски выражался он довольно грамотно, но никак не мог овладеть буквою ли сверх того наперсниканазывал соперником,и наоборот.
— А! Федор Карлыч! — сказал Буеракин, — ну, каково, mein Herr, поживаете, каково прижимаете? Как Амалия Ивановна в ихнемздоровье?
— Gut, sehr gut [146] .
— Это хорошо, что гут, а вот было бы скверно, кабы нихт гут… Не правда ли, Федор Карлыч?
Буеракин видимо затруднялся приступить к делу. Я взялся было за фуражку, чтоб оставить их вдвоем, но Владимир Константиныч бросился удерживать меня.
146
Хорошо, очень хорошо ( нем.).
— Нет, вы пожалуйста! — шептал он мне торопливо, — вы не оставляйте меня в эту критическую минуту.
Я остался.
— Ну, так как же, Федор Карлыч? кофеек попиваем? а?
— На все свое время, — отвечал Федор Карлыч.
— Да, да; это правда… Немцы, знаете, народ пунктуальный; во всем им порядок нужен…
— Вам угодно было меня видеть? — перебил Федор Карлыч сухо.
— Да; знаете, Абрам Семенов ваш соперник…
Абрам Семенов, наскучив дожидаться в передней, вошел в это время в комнату.
— Я уж распорядился, — сказал Федор Карлыч.
— То есть как же вы распорядились?
— Он весьма требует розга, — отвечал Федор Карлыч хладнокровно, — розга и получит…
— Нет, уж это, видно, отдумать надобно, — заметил Абрам Семеныч, злобно мотая головой, но как-то сомнительно улыбаясь.
— Розга и получит! — повторил Федор Карлыч твердым и ясным голосом.
— Однако за что же? — проговорил Буеракин, видимо смущенный решительным тоном немца.
— Он меня «колбаса» сказал! — угрюмо сказал Федор Карлыч.
— Это уж больно что-то тово, — рассуждал Абрам Семеныч, — размашист стал оченно… Это, брат колбаса, больно уж вольготно тебе будет, коли начальников стегать станешь.
— Он получит розга, — повторил Федор Карлыч.
— Однако ж, согласитесь сами, мой почтеннейший! — сказал Буеракин, — разве приятно было бы, например, вам, если б, по чьему-нибудь крайнему убеждению, розга эта следовала вашей особе?