Том 2. Лорд Тилбери и другие
Шрифт:
Когда он открыл дверь, там стоял молодой человек исключительной элегантности.
— День добрый, — сказал он тем неприятным голосом, который более опытным людям подсказал бы, что перед ними — дипломат с большим будущим. Но Перси заметил не это, Перси заметил брюки и смотрел на них, как смотрит турист на Тадж-Махал.
Генри Блейк-Сомерсет не выказывал ни досады, ни гнева, ибо дипломатов первым делом учат походить в любой ситуации на чучело лягушки. На самом же деле он просто пылал. Когда он сообщил матери, что Кэй внезапно отбыла в Лондон, та рекомендовала поставить на место эту девицу, но он до таких высот не дошел. Любовь,
Гнев он приберег для этого змия, для этого мерзавца, который желает жену ближнего, когда она еще и женой не стала. Вот с ним он поговорит. Ему он покажет. Об этом он думал, когда открывалась дверь, — и несколько растерялся. Разинуть рот не позволила выручка, но бровь он поднял.
— Дома мистер Шусмит? — спросил он все тем же голосом. Перси не отвечал, он глядел на брюки.
— Он дал мне этот адрес, — продолжал Генри. Голос немного изменился. — Живет он здесь?
Перси очнулся.
— Э? Живет, как не жить. Он вышел. Заходите, подождите.
Генри вошел, поглядывая на Брюкву. Он с детства недолюбливал собак, а эта ему совсем не понравилась. Боксеры вообще трогают нас не красотой, а добродушием, и данный их представитель, исключительно приветливый, был двойником Бориса Карлова. [64] Торчащие клыки, массивная челюсть, круги под глазами наводили на мысль, что он сжует вас и не почешется. Именно, думал Генри, зачем ему, собственно, чесаться?
64
Борис Карлов — актер немого кино, изображавший страшилищ.
— Он меня не укусит? — осведомился дипломат.
Перси мигом сообразил, как использовать такой интерес.
— Еще как! — заверил он. — Бульдоги в неволе просто звереют.
— Вы его крепко держите?
— Сейчас — да, — ответил Перси. — А дальше… Это зависит от того, дадите ли вы мне брюки.
Генри поднял обе брови.
— Pardon?
— Брюки. Мне надо выйти. А вы… Чего там, сидите, ждите Шусмита, я быстро обернусь. Ясно? Тогда — живей, живей! Шевелите мозгами.
Генри было ясно. Он никогда еще не шевелил так мозгами. Ситуацию он принял, но не поступился честностью.
— Хорошо, — сказал он, — брюки я дам…
— Вот это разговор!
— …но выражу протест.
— …Выражайте на здоровье, — согласился сыщик, и через несколько минут вышел на легких ногах, в сопровождении бульдога. Всякий назвал бы их веселой парочкой.
Бессловесный друг сохранил веселье, сыщик — утратил, когда ему сообщили, что чек опротестован, вежливо заметив к тому же: «Уберите собачку». Собачку он забрал и повел в «Аргус», где передал Марлен и Лане, а юного Спенсера послал купить брюки и отнести по такому-то адресу. После всего этого он уселся и набрал номер босса.
Ответила кузина.
— Гвен? — сказал он ей. — Это я, Перси.
— Привет.
— Соедини-ка с шефом.
— Его нету.
— А где он?
— Уехал в Уимблдон. Передать, что ты звонил?
— Нет, — грозно отвечал сыщик. — Увидимся там, у него.
Привычка,
65
Эдмунд Берк (1729–1797) — государственный деятель и социальный мыслитель.
Однако он не привык. Последним словам Перси он просто не поверил, тот вообще не внушал ему доверия, и теперь метался по комнате. Если мы вынесем за скобки то, что тигр не ходит в трусах, мы сможем сравнить его с этим зверем, находящимся в клетке.
Пометавшись в том расположении духа, которое не одобрит философ, он случайно взглянул в окно и застыл на месте. Перед домом остановилось такси, из него вышел этот мерзавец и — кто бы вы думали? — Кэй.
Мгновенно догадавшись, что сейчас они войдут, он немало испугался. Хорошо, для беседы с ними он и прибыл в Лондон — но не в трусах же! Кто будет слушать человека без брюк? Античный оратор управлялся и в тунике, но как это ему давалось!
Британская дипломатическая служба тренирует своих сынов. Другой стоял бы и мычал, Генри — действовал. Справа была какая-то дверь, и он в нее нырнул прежде, чем мы бы произнесли: «Отягчающие обстоятельства». Осталась щелка дюйма в два, закрыть эту дверь он не решился, поскольку уже открылась другая, в передней.
Послышались шаги, но и все. Он удивился. Вроде бы раньше эти двое непрерывно болтали. Генри не знал, что в кафе гад сделал Кэй предложение, а она обещала подумать. Кто думает, тот не болтает.
Гад, видимо, не думал и начал беседу:
— Наверное, Бифф у себя.
— Где ж ему быть?
— Спит, я думаю.
— И правильно.
— Пойти взглянуть?
— Нет, еще проснется.
Они опять помолчали.
— Ну, как? — спросил гад.
— А?
— Вы подумали?
— Я думаю. Надо бы снова выслушать ваши доводы.
— Пожалуйста. Я вас люблю, чтоб мне треснуть.
— Так, так. Что ж из этого следует?
Неприятно слушать, как чужой человек объясняется в любви твоей невесте, но Генри это претило еще и с эстетической точки зрения. Сам он объяснялся достойно, сдержанно, а тут что? Орет, кричит, ничего не разберешь. Но и этого мало — гад замолчал, донеслись какие-то звуки, словно там начинался второй раунд. Генри не верил своим ушам. Если гад не обнимал Кэй, не целовал ее, не вел себя с нею совершенно непозволительным образом, трудно было понять, что же происходит.
Уши не подвели. Когда Кэй заговорила, голос у нее был точно такой, какой и должен быть, если к тебе применили метод, рекомендованный Эдмундом Биффеном.
— Ух! — сказала она.
Генри не одобрил ни тона ее, ни выбора слов. Так ухают те, чьи мечты сбылись; те, кто нашел горшок золота у конца радуги. Кэй не обиделась, не испугалась, не рассердилась, но явно обрадовалась тому безобразию, из-за которого так порицали вавилонских владык.
— Пусти, — продолжала она. — Ты свое доказал.