Том 2. Пьесы 1856-1861
Шрифт:
Карп Карпыч. Ну, еще что?
Улита Никитишна. Ничего больше.
Карп Карпыч (строго). Нет, ты поговори!
Улита Никитишна. Ничего, право, ничего.
Карп Карпыч (строже). Нет, поговори что-нибудь, я послушаю.
Улита Никитишна. Да что говорить-то, коли не слушаешь.
Карп Карпыч. Что слушать-то! Слушать-то у тебя
Матрена закрывает другим рукавом глаза.
Третью племянницу так отдаю. Я всей родне благодетель. Вот теперь есть еще маленькая, так и ту на место Матрёны возьму, и ту в люди выведу.
Молчание.
Улита Никитишна. Смотри, будет ли он любить-то тебя?
Серафима Карповна. Что ж, маменька, в моем характере ничего дурного нет. Только я… еще и в пансионе говорили, что я музыки совсем не понимаю, задумываюсь часто, так, ни об чем, да очень люблю сладкое, так, может, он этого не заметит; да вот еще на серебро плохо считаю…
Карп Карпыч. Ничего, привыкнешь.
Серафима Карповна. Может быть, ему не понравится, что я расчетлива, так ведь иначе мне как же? Я стараюсь только, чтоб не прожить капиталу, а проживать одни проценты. Что ж я буду тогда без капиталу, я ничего не буду значить.
Карп Карпыч. Обнакновенно.
Серафима Карповна. А проценты я сейчас могу расчесть на бумажке, нас в пансионе этому учили, А вот без бумажки я и не могу. (Задумывается.)
Улита Никитишна. Об чем ты это думаешь-то, милушка?.. Да и я-то дура! Как тебе, бедной, не думать-то! Перемена жизни… ведь в него не влезешь, какой он там.
Серафима Карповна. Нет, маменька, я вот давеча ленты покупала, по восьми гривен ассигнациями, семь аршин; так вот я и думаю, сколько это на серебро-то будет и так ли он мне сдачу сдал с трех целковых? (Вынимает портмоне и смотрит в него.)
Карп Карпыч. Рубь шесть гривен… рубь сорок сдачи.
Серафима Карповна. Так ли, папенька-с?
Карп Карпыч. Ну, да что тут еще разговаривать!
Серафима Карповна (прячет портмоне). Хо-рошо-с.
Улита Никитишна. Смотри, не пьет ли?
Карп Карпыч. Опять ты все врешь! Кто нынче не пьет!
Улита Никитишна. То есть ты спроси, во хмелю-то он каков?
Карп Карпыч. Ну, вот это дело!
Улита Никитишна. Потому другой смирный во хмелю, так это нужды нет, все равно что
Серафима Карповна. Хорошо, маменька, я расспрошу-с. Мне, маменька, пора.
Улита Никитишна. Ух, как это можно! Посиди. Ведь ты сладкое-то любишь… У нас фрухты какие преотменные! Поди, Матрена, принеси, они у меня на окне в спальне.
Матрена уходит, скоро возвращается с фруктами и подносит Серафиме Карповне, а потом ставит на стол.
Кушай, милушка, кушай! Наливочки не хочешь ли?
Серафима Карповна. Что это вы, маменька!
Улита Никитишна. Пивца, душенька?
Серафима Карповна. Да разве я пью?
Улита Никитишна. Ну, медку?
Серафима Карповна. Право, не могу.
Улита Никитишна. Ну, вареньица?
Серафима Карповна. Вареньица можно.
Улита Никитишна (достав ключи из кармана). Матрена, сходи в кладовую, принеси двух сортов.
Серафима Карповна. Да вели моему кучеру подавать.
Матрена берет ключи и уходит через сцену.
Улита Никитишна. Кушай еще, Серафимушка!
Серафима Карповна берет еще.
А ты что же, Карп Карпыч?
Карп Карпыч. Ну вот еще! Стану я теперь есть всякую дрянь. А ты отложи мне, а остальные вели убрать; я ужо, как стану водку пить, так закушу апельсиком.
Улита Никитишна берет и ест. Молчание.
На дворе. Матрена идет с двумя тарелками. Подходит к двери сенника и толкает ее ногой.
Эй вы, гужееды!
Кучера выходят.
Подавай лошадей! Барыня ехать хотят.
2-й кучер. Меня в те поры за одну провинность барии хотел в солдаты отдать.
1-й кучер. Ишь ты!
2-й кучер. Так я в те поры, братец ты мой, все только об войне и думал и со всяким, то есть, человеком все про войну разговаривал. И так у меня раскипелось сердце, что хоть сейчас под черкеса.
1-й кучер. У меня тут по соседству один денщик есть приятель, они с барином в венгерской канпании были, так он про австрияка сказывал.
2-й кучер. А что такое?
1-й кучер. А вот что, друг любезный, будто ему еще допреж сказано, при французе, когда француз был: что ты можешь мне препятствовать? хочешь, я тебя раззорю.
2-й кучер. И раззорит!
1-й кучер. Раззорит!
2-й кучер. Потому, сила.