Том 2. Поэмы

Лермонтов Михаил Юрьевич

50

Его отец – симбирский дворянин, Иван Ильич N., муж дородный, Богатого отца любимый сын. Был сам богат; имел он ум природный И, что ума полезней, важный чин; С четырнадцати лет служил и с миром Уволен был в отставку бригадиром; А бригадир блаженных тех времен Был человек, и следственно умен. Иван Ильич наш слыл по крайней мере Любезником в своей симбирской сфере.

51

Он был врагом писателей и книг, В делах судебных почерпнул познанья. Спал очень долго, ел за четверых; Ни

на кого не обращал вниманья И не носил приличия вериг. Однако же пред знатью горделивой Умел он гнуться скромно и учтиво. Но в этот век учтивости закон Для исполненья требовал поклон; А кланяться закону иль вельможе Считалося тогда одно и то же.

52

Он старших уважал, зато и сам Почтительность вознаграждал улыбкой И, ревностный хотя угодник дам, Женился, по словам его, ошибкой. В чем он ошибся, не могу я вам Открыть, а знаю только (не соврать бы), Что был он грустен на другой день свадьбы И что печаль его была одна Из тех, какими жизнь мужей полна. По мне они большие эгоисты, – Всё жен винят, как будто сами чисты.

53

Благодари меня, о женский пол! Я – Демосфен твой: [78] за твою свободу Я рад шуметь; я непомерно зол На всю, на всю рогатую породу! Кто власть им дал?.. Восстаньте, – час пришел! Я поднимаю знамя возмущенья. Ура! Сюда все девы! Прочь терпенье! Конец всему есть! Беззаботно, явно Идите вслед за Марьей Николавной! Понять меня, я знаю, вам легко, Ведь в ваших жилах – кровь, не молоко, И вы краснеть умеете уж кстати От взоров и намеков нашей братьи. [79]

78

Демосфен(384–322 до н. э.) – выдающийся афинский оратор.

79

Строфа 53 состоит из 13-ти стихов, тогда как вся поэма написана одиннадцатистрочной строфой. По всей вероятности, в текст ошибочно включены черновые варианты двух стихов.

54

Иван Ильич стерег жену свою По старому обычаю. Без лести Сказать, он вел себя, как я люблю, По правилам тогдашней старой чести. Проказница ж жена (не утаю) Читать любила жалкие романы Или смотреть на светлый шар Дианы, В беседке темной сидя до утра. А месяц и романы до добра Не доведут, – от них мечты родятся… А искушенью только бы добраться!

55

Она была прелакомый кусок И многих дум и взоров стала целью. Как быть: пчела садится на цветок, А не на камень; чувствам и веселью Казенных не назначено дорог. На брачном ложе Марья Николавна Была, как надо, ласкова, исправна. Но, говорят (хоть, может быть, и лгут), Что долг супруги – только лишний труд. Мужья у жен подобных (не в обиду Будь сказано), как вывеска для виду.

56

Иван Ильич имел в Симбирске дом На самой на горе, против собора. При мне давно никто уж не жил в нем, И он дряхлел, заброшен без надзора, Как инвалид, с георгьевским крестом. Но некогда, с кудрявыми главами, Вдоль стен колонны высились рядами. Прозрачною решеткой окружен, Как клетка, между них висел балкон, И над дверьми стеклянными

в порядке Виднелися гардин прозрачных складки.

57

Внутри всё было пышно; на столах Пестрели разноцветные клеенки, И люстры отражались в зеркалах, Как звезды в луже; моськи и болонки Встречали шумно каждого в дверях, Одна другой несноснее, а дале Зеленый попугай, порхая в зале, Кричал бесстыдно: «Кто пришел?.. Дурак!» А гость с улыбкой думал: «как не так!» И, ласково хозяйкой принимаем, Чрез пять минут мирился с попугаем.

58

Из окон был прекрасный вид кругом: Налево, то есть к западу, рядами Блистали кровли, трубы и потом Меж ними церковь с круглыми главами, И кое-где в тени – отрада днем – Уютный сад, обсаженный рябиной, С беседкою, цветами и малиной, Как детская игрушка, если вам Угодно, или как меж знатных дам Румяная крестьянка – дочь природы, Испуганная блеском гордой моды.

59

Под глинистой утесистой горой, Унизанной лачужками, направо, Катилася широкой пеленой Родная Волга, ровно, величаво… У пристани двойною чередой Плоты и барки, как табун, теснились, И флюгера на длинных мачтах бились, Жужжа на ветре, и скрипел канат Натянутый; и серой мглой объят, Виднелся дальний берег, и белели Вкруг острова края песчаной мели.

60

Нестройный говор грубых голосов Между судов перебегал порою; Смех, песни, брань, протяжный крик пловцов – Всё в гул один сливалось над водою. И Марья Николавна, хоть суров Казался ветр, и день был на закате, Накинув шаль или капот на вате, С французской книжкой, часто, сев к окну, Следила взором сизую волну, Прибрежных струй приливы и отливы, Их мерный бег, их золотые гривы.

61

Два года жил Иван Ильич с женой, И всё не тесны были ей корсеты. Ее ль сложенье было в том виной, Или его немолодые леты?.. Не мне в делах семейных быть судьей! Иван Ильич иметь желал бы сына Законного: хоть правом дворянина Он пользовался часто, но детей, Вне брака прижитых, злодей, Раскидывал по свету, где случится, Страшась с своей деревней породниться.

62

Какая сладость в мысли: я отец! И в той же мысли сколько муки тайной – Оставить в мире след и наконец Исчезнуть! Быть злодеем, и случайно, – Злодеем потому, что жизнь – венец Терновый, тяжкий, – так по крайней мере Должны мы рассуждать по нашей вере… К чему, куда ведет нас жизнь, о том Не с нашим бедным толковать умом; Но исключая два-три дня да детство, Она, бесспорно, скверное наследство.

63

Бывало, этой думой удручен, Я прежде много плакал, и слезами Я жег бумагу. Детский глупый сон Прошел давно, как туча над степями; Но пылкий дух мой не был освежен, В нем родилися бури, как в пустыне, Но скоро улеглись они, и ныне Осталось сердцу, вместо слез, бурь тех, Один лишь отзыв – звучный, горький смех… Там, где весной белел поток игривый, Лежат кремни – и блещут, но не живы!