Том 2. Повести и рассказы
Шрифт:
В дверь раздался стук.
— Войдите!
Вошел больничный фельдшер Антон Антоныч, в белом халате и розовом крахмальном воротничке. Был он бледен, на вспотевший лоб падала с головы жирная и мокрая прядь волос.
— Варвара Васильевна, Никанора привезли: взбесился!
— Да что вы?.. Никанор? Взбесился-таки?
— В телеге привезли из деревни, связанного… Я, изволите видеть, дежурный, а доктора нет. Уж не знаю снимать ли его с телеги или доктора подождать. Больно уж бьется, страшно подойти. За доктором-то я послал.
Варвара Васильевна быстро надевала белый халат
— Ну, вот еще — ждать! Что ж ему
Они поспешно вышли.
Оставшиеся вяло молчали. Было очень жарко. Сергей сидел у окна и читал «Русские ведомости».
— Духота какая!.. Давайте, господа, на лодке покатаемся! — предложил Шеметов.
— Что ж, поедем.
— Только, господа, подождемте Татьяну Николаевну, — сказала Катя.
Сергей сердито возразил:
— Ну, вот еще! Ждать ее!.. Она, может быть, только к ночи воротится!
Лицо его было теперь нервное и раздраженное. Токарев усмехнулся:
— Я готов пари держать, что она с ним села в вагон, чтоб проехать одну-две станции!
Где-то с силою хлопнула дверь. В больничном коридоре тяжело затопали ноги. Кто-то хрипло выкрикивал бессвязные слова и хохотал. Слышался громкий и спокойный голос Варвары Васильевны, отдававшей приказания. Шум замер на другом конце коридора.
Варвара Васильевна вошла в комнату. Катя со страхом спросила:
— Что это такое? Правда, бешеный человек?
— Да. Ужасно жалко его! Такой славный был мужик — мягкий, деликатный, просто удивительно! И жена его, Дуняша, такая же… Его три месяца назад укусила бешеная собака. Лежал в больнице, потом его отправили в Москву для прививок. И вот, все-таки взбесился! Буянит, бьется, — пришлось поместить в арестантскую.
Сергей встал.
— Ну, господа, идем. Будет ждать! Варя, хочешь с нами? Мы едем на лодке.
— Отлично! Идемте…
Они вышли на улицу. У Токарева все еще стоял в ушах дикий хохот больного. Он поморщился.
— А должно быть, тяжелое впечатление производят такие больные.
Варвара Васильевна опустила глаза и глухо ответила:
— Не знаю, на меня они решительно никакого впечатления не производят. Вот ушла оттуда, и на душе ничего не осталось. Как будто его совсем и не было.
В городском саду, где отдавались лодки, по случаю праздника происходило гулянье. По пыльным дорожкам двигались нарядные толпы, оркестр в будке играл вальс «Невозвратное время». Токарев сторговал лодку, они сели и поплыли вверх по течению.
Городской сад остался позади, по берегам тянулись маленькие домики предместья. Потом и они скрылись. По обе стороны реки стеною стояла густая, высокая осока, и за нею не было видно ничего. Солнце село, запад горел алым светом.
Шеметов, как столб, стоял на скамейке и смотрел вдоль реки. Катя сказала:
— Сережа, Вегнер! Столкните, пожалуйста, Шеметова в воду: он мне заслоняет вид.
Сергей, молчаливый и нахмуренный, сидел на корме и не пошевелился. Вегнер сделал движение, как будто собирался толкнуть Шеметова. Шеметов исподлобья выразительно взглянул на него и грозно засучил рукав.
— Посмотрю, кто на это решится!
Не родилась та рука заколдованная Ни в боярском роду, ни в купеческом!.. [9]Он стоял в ожидании,
— Вот что значит вовремя привести подходящий стих! Никто не осмелился!
Токарев греб и задумчиво глядел себе в ноги. Балуев произвел на него сильное впечатление. Он испытывал смутный стыд за себя и пренебрежение к окружающим. В голове проносились воспоминания из студенческого времени. Потом припомнилась сцена из ибсеновского «Гюнта» [10] . Задорный Пер-Гюнт схватывается в темноте с невидимым существом и спрашивает его: «Кто ты?» И голос Великой Кривой отвечает: «Я — я сама! Можешь ли и ты это сказать про себя?..»
9
Из «Песни про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова» (1838) М. Ю. Лермонтова.
10
Драматическая поэма норвежского драматурга Генриха Иоганна Ибсена «Пер-Гюнт» (1866), действие 2.
Шеметов острил и шутливо пикировался с Катей. Варвара Васильевна и Вегнер смеялись. Сергей молчал и со скучающим, брезгливым видом смотрел на них.
— А Сережа сидит, как будто уксусу с горчицей наелся! — засмеялась Катя.
Сергей сумрачно ответил:
— Не вижу, чему смеяться. Ваши остроты нахожу ужасно неостроумными.
Вдруг Катя насторожилась:
— Что это?
Далеко в осоке отрывисто и грустно ухала выпь — странными, гулкими звуками, как будто в пустую кадушку.
— Выпь, — коротко сказал Сергей.
— Какие оригинальные у нее звуки! Что-то такое загадочное!
Шеметов невинно спросил Сергея:
— А что такое выпь… рыба или птица?
Сергей молча отвернулся, наклонился с кормы и опустил руку в воду.
— Это он выпь хочет выловить, показать нам! — догадался Шеметов.
— Нет, брат, выпь ловить я тебя самого в воду спущу! — злобно ответил Сергей.
Варвара Васильевна засмеялась:
— Нет, Сереже положительно нужно дать валерьянки! Его сегодня какая-то блоха укусила.
Сергей обратился к Токареву:
— Владимир Николаевич, дайте мне погрести!
Он сел на весла и яро принялся грести. Лодка пошла быстрее. Сергей работал, склонив голову и напрягаясь, весла трещали в его руках. Он греб минут с десять. Потом остановился, отер пот с раскрасневшегося лба и вдруг со сконфуженною улыбкою сказал:
— Однако какой из меня со временем выйдет паскудный старичишка!
Все засмеялись.
— Черт знает что такое!.. — Сергей помолчал и задумчиво заговорил: — Ужасно гнусное впечатление оставила во мне сегодняшняя встреча! Может ли быть что-нибудь противнее? Сидит он — спокойный, уверенный в себе. А мы вокруг него — млеющие, умиленные, лебезящие. И какое характерное с нашей стороны отношение: мягкая снисходительность с высоты своего теоретического величия и в то же время чисто холопское пресмыкание перед ним. Как же! Ведь он — «носитель»! А мы — что мы такое? Пустота, которая стыдится себя и тоскует по нем, «носителе». Жизнь, дескать, только там, а там ты чужой, органически не связан… Какая гадость! Почему он так гордо несет свою голову, живет сам собою, а я только вздыхаю и поглядываю на него?