Том 2. Повести и рассказы
Шрифт:
Неподалеку от большака дорога стала до того скользкой, что лошади не могли идти дальше. Умолк скрип саней, Овчаж устал покрикивать «нно-о», кругом залегла тишина. Такая тишина, что слышался гневный шум леса вдалеке, свист ветра в щелях между бревнами и приглушенные всхлипывания ребенка. Вокруг становилось все темней и темней…
— Нно-о!.. — крикнул Мацек.
Лошади тронулись и поскользнулись на месте.
— Нно-о!.. — надрывался батрак, подталкивая сани.
Через несколько шагов лошади опять стали.
— Под
Он достал из саней топор и принялся бороздить перед лошадьми гладкую, словно полированную, дорогу.
После получасовой работы, вконец измучившись, Овчаж добрался до большака. С этого места дорога шла круто вверх, на высокий холм, почти неприступный в темноте, тем более в гололедицу.
Мацек взял на руки всхлипывающую сиротку, уселся на передок саней и, закутывая ребенка, стал думать: явится ли Слимак к ним на выручку или заляжет спать в теплой хате, бросив их на произвол судьбы?..
— Может, и придет, лошадей пожалеет. Ты не бойся, не плачь, — шептал он сиротке. — Господь бог милостив, он все видит и не даст нам погибнуть. Не плачь, слезами горю не поможешь.
Вдруг сквозь вой бури ему послышался перезвон колокольчиков. Динь-динь!.. День-делень… — заливались они на все голоса, как во время крестного хода. В первую минуту Овчаж подумал, что ему померещилось, но колокольчики, ни на минуту не смолкая, звенели все громче, все ближе, как летом рой комаров над топью.
— Что же это? — прошептал мужик и вскочил на ноги.
Вдали, между холмов, поросших можжевельником, на снегу показался красный огонек — сначала один, потом второй, третий, четвертый… Огни то скрывались в оврагах, то снова загорались где-то в вышине, словно в небе, то опять исчезали под неумолчный, все более и более громкий звон бесчисленных бубенцов. И всякий раз, появляясь вновь, огоньки становились ярче, так что, наконец, при их свете можно было различить великое множество огромных черных предметов, бегущих к Овчажу.
Одновременно до ушей батрака донесся гомон человеческих голосов, конский топот и хлопание бичей.
— Э-эх!..
— Осторожно, тут холм!..
— Гони ко всем чертям!..
— Эй, вы! Не сходите с ума!..
— Остановите сани… Я высаживаюсь!..
— Вали вперед!..
— Господи Иисусе!
— Музыку не растеряли?
— Успеем еще растерять!..
— Ха-ха-ха!
Теперь Овчаж разглядел, что на него мчится вереница саней, больших и маленьких, запряженных парой или четверкой лошадей, в сопровождении верховых с факелами. Среди ночи в морозной мгле их пламя производило необычайное впечатление, как и вся процессия. Озаренная багровым светом, она, казалось, въезжает под огненную арку, на мгновение вынырнув из бездны, для того чтобы опять в ней исчезнуть.
А сани с криками, с пением, со свистом и
— Эй! Что там?
— Стой!.. Какие-то сани загородили дорогу.
— Кто это?
— Мужик с дровами.
— Сворачивай, собачий сын!..
— Не свернет: лошади не вытянут…
— Столкнуть его в ров!
— Постойте!.. Лучше перенесем его!
— Браво! Перенесем мужика!.. Высаживайтесь, господа!
И не успел Овчаж опомниться, как его окружила блестящая толпа в масках, перьях, богатых нарядах, с саблями, метлами и гитарами в руках. Одни подхватили сани с дровами, другие его самого, втащили на вершину неприступного холма, свезли вниз и поставили в таком месте, откуда он мог добраться домой без большого труда.
— Господи помилуй! — шептал пораженный Мацек, вглядываясь в этих чудаков, среди которых узнал нескольких помещиков из окрестных имений.
— Видать, едут на гулянье к нашему пану, — прибавил он, подумав. — Вот уж удальцы так удальцы, добрые господа!.. Не взбрело бы им в голову, так бы я тут и простоял до утра.
Между тем с холма кричали:
— Дамы боятся ехать под гору…
— Пусть высаживаются, мы доведем их пешком.
И ряженые гурьбой снова побежали в гору.
— Не проедут тут сани…
— Почему не проедут? — закричал чей-то юношеский голос. — Антоний, трогай!..
— Не слажу с лошадьми, ваша милость…
— Так пошел с козел, дурак! Я сам буду править, если ты боишься…
Через минуту громко зазвенели колокольчики, и с вершины холма, как вихрь, пронеслись мимо Овчажа сани, запряженные парой лошадей. Батрак только перекрестился.
С вершины холма снова закричали:
— Анджей! Трогай!..
— Стойте, граф!..
— Не рискуйте, пан…
— Пошел!..
Вторые сани пролетели, как буря.
— Браво!..
— Молодцы!..
— Трогай, Яцентий!..
На этот раз с горы понеслось, едва не сцепившись полозьями, сразу двое саней. В каждых сидели кучер и барин.
Бешеная гонка так избороздила скользкую дорогу, что остальные сани, уже без седоков, могли, не подвергаясь опасности, подняться и съехать, что и было сделано с надлежащей осторожностью.
— Да ну же, скорей! — кричали сверху.
— Пусть каждый подаст руку даме…
— Полонез!.. Дайте полонез!
— Музыка, вперед!..
Люди с факелами встали вдоль дороги, музыканты настроили инструменты, пары приготовились. Полилась скорбная мелодия полонеза Огинского, и из толпы, стоявшей вверху, пара за парой двинулись танцоры, словно разноцветная нить, тянувшаяся из невидимого в темноте клубка.
Овчаж снял шапку, стал за дровнями и высвободил из-под тулупа голову ребенка.