Том 2. Повести и рассказы
Шрифт:
А в воскресенье, когда семейство Слимака всем домом собиралось в костел, он уселся на завалинку, горестно вздыхая.
— Ты что, Мацек, не пойдешь в костел? — спросил Слимак, заметив, что батрак пригорюнился.
— Куда уж мне в костел! — вздохнул Овчаж. — Только вас срамить…
— Чего ж тебе не хватает?
— Хватать-то хватает, да вот обувка у меня такая, что чуть шаг шагнешь, нога вперед уходит, а сапог, будь ему неладно, на дороге остается.
— Сам виноват, — сказал Слимак. — Чего молчишь, раз тебе следует
Через минуту он вынес из хаты деньги, и Овчаж поклонился ему в ноги.
— Купи себе сапоги, — сказал Слимак, — да смотри в корчму не заходи: сердце у тебя мягкое, пожалуй, все и пропьешь.
Наконец все отправились в костел: впереди Слимак с женой, затем Магда с мальчиками, а поодаль, позади всех — Овчаж. Он шел и мечтал, как выстроят дорогу из железа и как Слимак станет шляхтичем, а он, Овчаж, будет у него служить на своих харчах и женится…
Тут он стал торопливо креститься, чтобы отогнать нечистого, который, видно, перебежал ему дорогу и, искушая его, нашептывал бог весть какие глупости. Ну, куда такому убогому, как он, думать о жене! Зоська и та за него не пойдет, хоть у нее двухлетний ребенок, да и в голове неладно.
Это воскресенье осталось памятным для обоих Слимаков. Жена купила себе фуляру в ларьке, раздала нищим по четыре гроша милостыни, а в костеле расселась на скамье перед самым алтарем, и Гжибина с Лукасяковой сразу уступили ей место. С Слимаком то и дело кто-нибудь заговаривал. Арендатор пожурил его за то, что он чересчур дешево продает и сбивает цену евреям, органист напомнил, что не худо бы заказать панихиду по усопшим, сам стражник поздоровался с ним, и даже викарий вступил с ним в разговор, убеждая разводить пчел.
— Теперь, сын мой, — говорил викарий, — когда у тебя имеются свободные деньги и время, ты мог бы наведаться ко мне в приходский дом и посмотреть, как выхаживают пчел. Потом купишь несколько ульев, и будет у тебя мед для себя или на продажу и воск для костела. Ибо и при большом достатке, сын мой, не мешает помнить о боге и разводить пчел.
Не успел от Слимака отойти викарий, как подошел к нему Гжиб. У старика горели глаза, и заговорил он с недоброй усмешкой:
— Что, Слимак, придется вам нынче угощать всю деревню при такой-то удаче в делах?
— Вы меня не угощали, когда свои дела делали, так и мне ни к чему вас угощать, — резко ответил Слимак.
— Где уж мне, ведь я и на коровах столько не зарабатывал, сколько вы на курах.
— Зато вы на людях куда больше зарабатываете.
— Правильно сказано, — поддержал Слимака Вишневский и принялся его обхаживать, прося одолжить сто злотых до нового года.
Получив отказ, он втерся в толпу мужиков, собравшихся у костела, и стал бранить Слимака, обвиняя его в гордости:
— Гляди, до чего заважничал; этак он скоро и говорить не захочет с мужиками…
— В имение звали его жать, не пошел, —
— А баба его так и развалилась на первой скамье перед алтарем, — прибавил Войтасюк.
— Богатство всегда голову кружит, — заключил Ожеховский, и мужики вошли в костел.
Деньги, выданные Овчажу на сапоги, не принесли ему счастья. Когда смиренно, как всегда, он стал на паперти, чтобы не мозолить глаза господу богу своим потертым зипуном, на него гурьбой набросились нищие, упрекая его в том, что он никогда не подает милостыни. Он пошел в корчму разменять три рубля; тут к нему привязался шинкарь:
— Как, пан Мацей, насчет моих денежек?
— Каких денежек?
— Уже позабыли?.. А вы с самого рождества задолжали мне семь злотых.
— Слыхали! — возмутился Овчаж. — Спросите по всей деревне, всякий скажет, что вы мне сроду не отпускали в долг, а если я выпью когда, то за наличные.
— Это правда, — ответил шинкарь. — Но когда вы на рождество напились пьяным, вы меня так обнимали, так целовали, что мне пришлось дать вам в кредит водки, пива, араку да еще баранок.
— А свидетели у вас есть? — с раздражением спросил Овчаж. — Право слово, смошенничать хотите.
Шинкарь с минуту подумал.
— Свидетелей у меня нет, — сказал он. — Поэтому до сих пор я к вам не приставал насчет этих денег. Но я с вас и не спрошу мои семь злотых, если вы здесь, при народе, поклянетесь, что тогда не целовали меня и не просили дать вам в долг. Тьфу, — сплюнул шинкарь, — стыд и срам, что батрак такого порядочного хозяина обманывает бедного еврея… Я вам прощаю, Овчаж, этот долг, но чтобы больше ноги вашей не было у меня в корчме, потому что мне за вас стыдно.
Батрак стал колебаться. А может, и в самом деле он должен ему семь злотых?
— Ну, раз вы так говорите, я отдам. Но помните, бог вас накажет за мою обиду.
В душе, однако, он сомневался, что господь бог из-за такого, как он, бедняка станет наказывать столь важную особу, как шинкарь.
Овчаж расстроился и совсем было собрался уходить, когда в корчму вошло несколько косарей-галичан. Усевшись за стол, они стали толковать о больших заработках, которые ожидались на постройке железной дороги.
Увидев таких же, как он, оборванцев, Мацек подошел ближе и спросил:
— А есть ли, правда, где-нибудь на свете железные дороги? Да ведь на такое дело изо всех лавок не хватит железа. У самой казны и то, пожалуй, столько не наберется.
Косари высмеяли его. Но один из них, рослый парень с огромным кадыком, щеголявший в новенькой фуражке, вступился за Мацека:
— Чего же тут смеяться, если простой мужик не знает, что такое железная дорога? Садись, брат, сюда, я тебе все расскажу по порядку, а ты поставь нам бутылку горелки.
Не успел еще Мацек решиться, как водка уже стояла на столе. Подал ее шинкарь со словами: