Том 2. Повести и рассказы
Шрифт:
У Анельки чуть не выпала ложечка из рук.
— Сегодня, например, я встретил ее на проезжей дороге…
— Анельку?.. — воскликнули в один голос мать и гувернантка.
— Да, Анельку. К счастью, не одну, а в обществе дочери этого разбойника, Гайды, и еще — поросенка…
— Анеля!.. — прошептала пани Матильда.
— Вот видите, — продолжал хозяин дома, с усмешкой обращаясь к гувернантке, — на что обречена моя дочь уже сейчас, хотя вы пока еще не соблаговолили заняться ведением наших расходов… Она ищет себе товарищей среди пастушек и поросят…
Панна Валентина позеленела.
— Ах!
— С поросятами?
— С детьми народа. До сих пор знатные господа имели обыкновение водить дружбу только с евреями, и у нас перед глазами немало примеров, чем это кончается. Может быть, следующее поколение в силу необходимости сблизится с мужиками…
У помещика дрожали губы, но, сделав над собой усилие, он улыбнулся.
— Панна Валентина — пылкая демократка, — пролепетала совершенно перепуганная пани Матильда. — Но Анелька делает у нее такие успехи…
— Как видно, не все это понимают, — пробормотала гувернантка, взглянув, вопреки своей обычной скромности, прямо в лицо помещику. Она торжествовала победу, уверенная, что теперь по крайней мере оградила себя от посягательств этого коварного сердцееда.
И действительно, способ защиты оказался весьма радикальным. К тому же пан Ян, вовремя вспомнив, что гувернантке не плачено за три месяца, ничего ей не возразил. Он обратился к дочери:
— Анелька…
Девочка встала из-за стола и, дрожа, подошла к отцу, думая, что час расплаты настал. Стол, самовар, вся комната завертелись у нее перед глазами.
— Что, папа?..
— Подойди ближе…
Анелька чуть не упала.
— Я прошу тебя никогда больше не выбегать на дорогу, — медленно сказал отец и, обняв ее, поцеловал в лоб. — А теперь иди допивай свой чай…
Анелька была на седьмом небе. «О господи, до чего же он добрый!.. И какой гадкий человек этот Гайда, — бьет свою дочку!..»
Но тут она вспомнила про пани Вейс, и восторг ее сразу остыл.
Глава пятая
Прошла неделя. Солнце припекало все сильнее, ночи стояли теплые и короткие. Над полями время от времени проплывали тучи, сея дождик, но ветер сразу разгонял их, чтобы они не повредили хлебам. Деревья были в цвету, а многие уже усыпаны завязями плодов.
Все благоухало. Над прудом думали свою думу аисты, прислушиваясь к лягушечьему кваканью. В птичьих гнездах уже копошились птенцы. Все вокруг торопилось жить и расти или набиралось сил для жизни и роста. В природе, как пузыри в кипящей воде, беспрерывно появлялись новые жизни, новые голоса, новые радости. Чем выше поднималось солнце над горизонтом, тем безудержнее бурлила жизнь. Казалось, будто это огромное светило окружено целым сонмом духов и они градом сыплются на землю, вселяясь здесь в существа недолговечные, но полные беспечной резвости и веселья.
Поля, кустарник и леса, холмы и долины оделись в зелень всевозможных оттенков, а среди этой зелени звездочками сияли белые, розовые, синие, желтые и бог весть еще какие цветы. И все эти краски, сосредоточенные в разных местах,
В продолжение всего этого времени отец Анельки никуда не выезжал из дому. Со Шмулем переслал он в город взятые в долг деньги, а сам чаще всего сидел у себя в кабинете, не расставаясь с сигарой: читал и курил или разговаривал со Шмулем и снова курил.
Иногда он выходил на крыльцо и, засунув руки в карманы, запрокинув голову, всматривался в горизонт, словно ожидая, что оттуда надвинутся ожидаемые события. Но события запаздывали, а пока на помещичьих полях торчала реденькая рожь да тут и там чернели полосы незасеянной земли. В такие минуты пана Яна молнией пронзала мысль, что в будущем у него уже нет опоры. И он возвращался к себе в кабинет и часами шагал из угла в угол, а половицы скрипели под ногами.
Кто знает, не впервые ли в жизни пан Ян был так задумчив и встревожен? Он переживал тяжелое время. Сегодня, завтра, самое позднее — через неделю должен был решиться вопрос о сервитутах. Несколько месяцев тому назад крестьяне как будто соглашались отказаться от своих прав на лес и взять взамен по три морга земли на каждый двор. Если они подпишут договор, он продаст лес, получит остальные десять тысяч и уладит самые неотложные дела. Но если мужики заартачатся, придется продать имение. А потом что?..
Этот возможный оборот дела, грозивший им полным разорением, угнетал помещика. Он пал духом, утратил обычную самоуверенность и даже охоту выезжать из дому. Ходили слухи, будто крестьяне передумали и намерены потребовать за лес больше трех моргов на каждый двор, а не то и вовсе сорвать переговоры. Это ужасало пана Яна.
Он принадлежал к числу людей, которые непременно хотят, чтобы все шло в лад с их желаниями, но сами для этого даже пальцем не шевельнут. Уговорившись с крестьянами насчет трех моргов, пан Ян твердо уверовал, что с сервитутами все уладилось. Поэтому он продал лес, истратил задаток и делом этим больше не занимался, не допуская и мысли, что могут возникнуть какие-либо препятствия. Убедив себя, что в день святого Яна договор с крестьянами будет подписан, он откладывал все до этого срока.
Когда Шмуль сообщил ему, что крестьяне поговаривают о четырех моргах, пан Ян почувствовал, как пошатнулось многоэтажное здание его надежд. Им овладела тревога; но он настолько привык предоставлять всему идти своим чередом и ему так не хотелось расставаться со своими иллюзиями, что он не решался даже проверить эту весть, а тем более попробовать уладить дело, насколько это было в его силах.
Пан Ян отмахивался от неумолимой действительности, бежал от нее, пока она его не настигала.
«Может, это сплетни? — думал он. — Надо бы спросить у мужиков… Нет!.. Не то они, чего доброго, решат, что я готов пойти на уступки…»