Том 2. Повести и рассказы
Шрифт:
Гайда полез за пазуху и дрожащими руками достал кожаный кошелек.
— Э, пусть будет немец, все равно! С меня уж и вы, ясный пан, последнюю рубаху сняли… Получайте! — Он положил на скамейку три рубля. — А моей девчонке я ребра пересчитаю, будет помнить…
— Вот, вот, правильно, посчитай ей ребра как следует, пусть знает, что чужого трогать нельзя! — со смехом сказал помещик.
Он кликнул конюха и, отдав ему три рубля, велел отпустить лошадей Гайды. Затем ушел в комнаты.
Когда он скрылся за
«Пересчитаю ребра моей девчонке, — мысленно повторила она его слова и вся задрожала. — Бедная Maгда!»
Мысль об участи Магды не давала Анельке покоя. Надо было спасать ее. Но как?
На помощь матери нечего было рассчитывать — у матери не найдется сейчас трех рублей, которые нужно вернуть Гайде, чтобы его смягчить. Может, пойти к отцу?
Но она вспомнила, как отец принял бедную тетку, вспомнила его последние слова — ведь он только что подстрекал Гайду избить Магду! — и отказалась от мысли идти к отцу. Инстинкт ей подсказывал, что отец только посмеется над ее сочувствием Магде.
Направо от крыльца, за парниками, находились службы: амбары, хлева и конюшни. Туда и пошли Гайда с конюхом за лошадьми. «Через несколько минут он вернется домой и будет бить Магду! Что-то она сейчас думает?» — волновалась Анелька.
Она перешла через двор, свернула налево, за парники, и побежала к забору, который тянулся до самой дороги. У забора девочка остановилась, поджидая Гайду. Ее волновал и предстоящий разговор с ним, и грозившая Магде опасность, и, наконец, страх, что ее может здесь увидеть отец.
Наконец она услышала дробный стук копыт и тяжелые шаги мужика. В ограде одна планка была надломлена. Анелька прошла, отодвинув ее в сторону, перебралась через канаву, заросшую крапивой, обстрекав себе при этом руки и ноги, и загородила Гайде дорогу. Она была рождена для того, чтобы приказывать, — а шла просить.
Увидев ее, Гайда остановился и угрюмо глянул в побледневшее личико и испуганные синие глаза помещичьей дочки.
— Хозяин! — вымолвила Анелька едва слышно.
— Чего? — отрывисто спросил Гайда.
— Хозяин, вы не будете бить Магду, правда? Не будете?
Мужик даже отшатнулся.
— Послушайте меня… пожалуйста! Она такая маленькая, а лошади такие большие, как же она могла с ними управиться? Она мне по плечо… А ручки у нее какие, вы видели? Где же ей было такими ручками удержать лошадей? И она, наверное, их боится… Если бы от меня лошадь убежала, я бы только плакала, и больше ничего… Магда, может, и гналась за ними, да… А если бы лошадь ее лягнула копытом, она бы ее, наверное, убила…
На лице Гайды читалось удивление, граничившее с испугом. Взгляд, голос, каждый жест Анельки выражали такую силу чувства, что грозный великан растерялся.
— Не
— Анелька! Анелька! — донесся из сада голос панны Валентины.
Анелька на миг замолкла и чуть не с отчаянием оглянулась. Но вдруг, словно осененная счастливой мыслью, торопливо достала из-за ворота золотой медальон и сняла его с шеи.
— Вот смотрите, Гайда… Это божья матерь… она золотая и освящена в Риме. Это мамин подарок… Она стоит дорого, очень дорого, гораздо больше трех рублей. Мама мне ее подарила и велела носить всю жизнь. Но вы ее возьмите, только не обижайте Магду!
Эта маленькая девочка, сжимавшая в руках медальон, настолько выросла в глазах мужика, что он снял шапку, словно перед ним стоял ксендз со святыми дарами, и, глубоко тронутый, сказал:
— Спрячь, паненка, свой святой образок. Я же не нехристь какой-нибудь, такими вещами не торгую.
— Анелька! Анелька! — звала панна Валентина.
— А Магду бить не будете?
— Не буду.
— Наверное нет?
— Боже упаси! — Гайда ударил себя кулаком в грудь.
— И никогда?
— Никогда не буду малых ребят бить, чтобы господь меня не покарал.
— Анелька!
— Ну, так до свиданья. Спасибо вам! — И, отступив к забору, Анелька послала ему воздушный поцелуй.
Мужик стоял и смотрел ей вслед, пока не затих шорох в кустах. Затем он перекрестился и забормотал молитву. Эта минута увела его назад в прошлое, вспомнилось первое причастие, и сильнее застучало сердце. Он был растерян, как человек, на глазах у которого свершилось чудо.
Опустив голову и все еще держа шапку в руке, он медленно зашагал домой и скрылся за поворотом. Душа народа — огонь под гранитом.
Глава восьмая
Как мы уже знаем, сердце панны Валентины, хотя и несколько высохшее, не окончательно умерло. Она еще лелеяла в нем мечту о серьезном и мыслящем человеке, который когда-нибудь встретится на ее пути и теплым чувством вознаградит ее за все то горькое, что было в ее жизни.
Кроме того, в сердце этой добродетельной и просвещенной особы звучала и другая человеческая струна: окружающая природа вызывала в ней смутное волнение. Удивление Анельки, заметившей, что панна Валентина не любит ни собак, ни цветов, ни птиц, затронуло в душе ее воспитательницы эту струну, и гувернантка стала кормить воробьев, слетавшихся стаями к ее окну.