Том 2. Повести и рассказы
Шрифт:
— Что с вами, панна Валентина?.. Право, я ничего не понимаю! — сказал пан Ян в полном недоумении.
Гувернантка в этом вопросе узрела доказательство своей победы, но победа показалась ей слишком скорой и мало ее радовала. Кровь бросилась ей в голову, и панна Валентина разразилась вдохновенной речью, словно вообразив, что ее слушает, скрываясь за ивняком, верный Сатурнин:
— И вы еще смеете спрашивать, что со мной? Вам это неясно? Вы не понимаете, что для порядочной женщины значит ее честь? Вы все еще меня не понимаете после стольких доказательств моего презрения к вам?
— Но позвольте… подумайте, пани…
— Я уже достаточно думала! —
— Панна Валентина, вы заблуждаетесь!
— Насчет ваших намерений? О нет!
— Но я хотел…
— Какое дело мне до ваших прихотей! Я женщина независимая и ценю свой…
— Дайте же мне сказать… Умоляю вас…
— Мне знакома и эта уловка! Вы всегда пускаете ее в ход там, где не надеетесь на легкую победу…
— Какого черта… Да что вам в голову взбрело? Неужели вы думаете…
— Я думаю, что вы пришли ко мне с гнусными предложениями, такими же, как те, которые в свое время заставили бедную Зофью уйти из вашего дома…
— Полноте, моя милая! — перебил пан Ян, уже рассердившись. — Зофья, которой вы так сочувствуете, была, во-первых, горничная…
— Ха-ха! — трагически засмеялась панна Валентина. — Для людей вашего круга гувернантка немногим выше горничной. Вы на всех смотрите…
Пан Ян окончательно вышел из себя:
— Извините! Вы забываете, что Зофья была молода и хороша собой… С вами же я хотел побеседовать вовсе не о молодости и красоте, а… о моей дочери.
Панна Валентина схватилась обеими руками за голову и зашаталась, как пьяная. Через минуту она взглянула на пана Яна глазами раненой змеи и прошипела:
— Попрошу дать мне лошадей. Я сейчас же уеду из этого дома!
— Ну и уезжайте себе хоть на край света, скатертью дорога! — крикнул пан Ян, взбешенный тем, что одна из его последних надежд рушилась — и таким нелепым образом!
Да, бывают случаи, когда даже слава покорителя сердец оказывается человеку во вред!
Панна Валентина бежала по саду так стремительно, что, зацепившись за куст, разорвала оборку платья. Влетев в свою комнату наверху, она склонила голову на руки и зарыдала.
Положение было ужасное. Конечно, панна Валентина желала посрамить насильника и защитить свою девичью честь, но она рассчитывала, что все произойдет самым достойным и благородным образом. Разъяснив соблазнителю, как безнравственно его поведение и в какую пропасть он хочет столкнуть ее, доказав ему, что она — женщина строгих правил и не из тех, кто сходит со стези долга, она намеревалась в конце концов… простить его.
«Любовницей вашей я никогда не стану, — хотела она сказать напоследок, — но могу быть вам другом и сестрой».
И после этих слов, которые он должен был выслушать со стыдом и смирением, она осталась бы в его доме, еще усерднее занялась бы Анелькой и даже его больной женой, записывала бы приход и расход, ведала кладовой и кухней. Разумеется, только до тех пор, пока стосковавшийся Сатурнин, по совету тетушки Анны, не сделает ей предложения.
Да, такой выход возможен был бы, если бы она имела дело с человеком благородным. А пан Ян оказался настоящим мерзавцем и, выслушав ее самые затаенные мысли, решился затем отрицать свои намерения. Ах, как она сожалела о своей несдержанности! Как подвел ее этот взрыв откровенности, шедший от чистого сердца! Не умнее ли
Панну Валентину не трогало то, что он назвал ее немолодой и некрасивой. На этот счет она не питала никаких иллюзий. Но ее бесило то, что пан Ян поймал ее в ловушку, которую она сама же себе расставила. Женщина может видеть в ком-нибудь опасного соблазнителя, но ей неприятно, когда он узнает об этом, а еще неприятнее, когда он, разыгрывая удивление, отрицает свои гнусные намерения.
Панна Валентина умылась, причесалась, побрызгала на себя одеколоном и, громадным усилием воли сдерживая внутреннюю дрожь, пошла вниз, к супруге пана Яна.
Больная была сегодня спокойнее обычного и читала какой-то роман. Рядом на высоком стуле сидел Юзек, играя коробочкой от пилюль.
Панна Валентина оперлась рукой на стол и потупив глаза сказала:
— Я пришла проститься. Сегодня… сейчас уезжаю от вас.
Больная посмотрела на нее, от удивления даже раскрыв рот, потом заложила страницу и сняла с одной руки перчатку — пани имела обыкновение и дома носить перчатки.
— Que dites-vous, mademoiselle? [43] — спросила она не своим голосом.
43
Что вы говорите, мадемуазель? (франц.)
— Я сегодня уезжаю от вас.
— Но что такое? Вы меня пугаете… Что случилось? Вы получили известие о болезни… или о чьей-нибудь смерти? Или, может, кто-нибудь из прислуги вас обидел?
В эту минуту в комнату вошла Анелька.
— Angelique, as-tu offense mademoiselle Valentine? [44] — спросила у нее мать.
— Не знаю, мама… Я пришла сразу, как только панна Валентина меня позвала, — в замешательстве ответила Анелька.
— Ах ты невежливая девочка! — рассердилась мать. — Demande pardon a mademoiselle Valentine! [45]
44
Анжелика, ты чем-нибудь обидела мадемуазель Валентину? (франц.)
45
Попроси прощения у мадемуазель Валентины! (франц.)
— Она ни в чем не виновата! — вступилась учительница. — Меня другой человек выжил из этого дома…
— Значит, мой муж? Ясь?
— Пани! — с волнением воскликнула Валентина. — Не спрашивайте меня ни о чем, умоляю вас! Окажите мне последнюю милость — распорядитесь, чтобы мне как можно скорее подали лошадей… Прощайте…
И она вышла, а за нею Анелька.
— Неужели вы хотите от нас уехать? — спросила девочка удивленно, догнав гувернантку.
Панна Валентина остановилась.
— Бедная моя детка, чувствую, — я не сделала для тебя всего, что должна была сделать, но… это не моя вина! Меня тревожит твое будущее… Я хочу оставить тебе кое-что на память. Подарю тебе книжечку, куда я записывала главнейшие правила, которые надо соблюдать в жизни… Поклянись же, что ты никому этой книжечки не покажешь…