Том 2. Повести

Миксат Кальман

Но старик не сразу ответил на его вопрос, а пустился в разговоры с торчавшим у ворот шахтером.

Лишь немного погодя он, обернувшись и почесав в затылке, подтвердил:

— Тот самый, тот самый… Ах, черт побери!

— Тот, что мы только что видели сверху?

— Да, тот самый, ты еще думал, что он одноэтажный.

— Но теперь-то он, слава богу, трехэтажный!

— Верно. Но зато принадлежит он теперь уже не Борчани.

— Что вы говорите? Оттого, что дом сделался трехэтажным, он перестал принадлежать Борчани?

— Вон тот добрый малый сказал, что Борчани уже много

лет назад продал свой дом какому-то мастеровому-седельщику, а где сам живет — он не знает.

— Какая неудача! — задумчиво промолвил Михай. — Мне кажется, дядя, напрасно мы сюда вообще тащились.

— Ну, погоди, еще будет видно, — пробормотал нехотя старик. — Зайдем-ка вон туда, к портному. Он нам, наверное, скажет, где искать Борчани.

Они зашли в мастерскую Йожефа Кутлика. Портняжка этот прославился тем, что однажды (это было еще в старое дурное время), получив от комитатского вице-губернатора господина Кратовского фрак для выведения жирных пятен, взял ножницы да попросту вырезал из фрака засаленные места. Этот поступок так прославил Кутлика, что заказы к нему посыпались от благородных патриотов чуть ли не всей страны, даже из таких отдаленных комитатов, как Хевеш и Абауй.

Но теперь количество клиентов у Кутлика все уменьшалось. Иноземцев изгнали из Венгрии, и, по мере того как они покидали пределы нашей страны, слабело и чувство венгерского патриотизма, будто на подошвах своих калош они вместе с глиной утащили заодно и любовь к отечеству. Сам черт не разберется в этих делах.

Правда, есть, остались еще в Венгрии люди, которые любят нашу родину, но, увы, не настолько сильно, чтобы поручить Кутлику шить себе штаны…

А прежде, — э-эх, прежде?..

Знаменитый муж стоял за стеклянной дверью, раздумывая обо всем этом, когда наши приятели явились в его мастерскую.

— Чем могу служить, господа? — подобострастно, потирая руки, спросил Кутлик.

— Скажите, где живет? господин Ференц Борчани?

— Напротив здания Горного управления.

— Как, у него и там имеется дом?

— Нет, он там снимает квартиру.

— Странно! — решив продолжить дипломатичные расспросы, воскликнул Кёрмёци. — Такой богатый человек, и нанимает квартиру в чужом доме?

Однако Кутлик вместо ответа только покачал с сомнением своей продолговатой, как у муравьеда, головой.

— Или, может быть, он совсем не богат? — принялся допытываться Марьянский.

Портной Кутлик бросил уничтожающий взгляд на незнакомцев и равнодушно пожал плечами, словно болтовня на подобные темы была ниже его достоинства.

— Господа, я знаю, как пришивать карманы, но угадывать, что в них лежит, я не умею, — заявил он, а затем спокойным, полным достоинства жестом показал на дверь, как бы вышвырнув их из своего заведения.

— Что же нам теперь делать? — спросил Марьянский, очутившись за дверью.

— Пойдем к Борчани.

— Что-то нет охоты. Я не пойду. К чему? Денег, как я вижу, у них все равно нет.

— Не мели чепухи. В конце концов смотрины еще не сватовство. Я написал моему приятелю, что ты приедешь, значит, ты должен приехать. А кроме того, мы с тобой еще ровным счетом ничего не знаем. Из того, что он продал свой большущий дом, еще

не следует, что и деньги, полученные за него, он уже промотал. Кто знает, почему он его продал? Ференц — умная голова, не бойся! Кстати, дом в Шельмеце — сознайся, рискованная штука: весь город снизу подкопан и, если когда-нибудь — qud deus avertat! [14] — случится землетрясение, вроде того, что было в Загребе, или даже более слабое (здесь только наполовину славянский край, так что и землетрясение здесь будет послабее), весь город отправится под землю и даже не скажет, что видел нас когда-то с тобой.

14

Господи, избави! (лат.).

— Ну ладно, пошли, — уступил в конце концов Марьянский.

Небольшой, всего в пять окошек, флигелек был совсем неподалеку. Они легко отыскали его. Изо всех пяти окон выглядывали цветы. В особенности хороша была распустившаяся тритома. Но, посмотри-ка, и китайская роза на втором окне недурна! Двор вокруг дома тоже был полон цветов. Пчелы, словно хмельные, лениво перелетали с лепестка на лепесток.

На веранде маленький мопс играл с котенком. Вверху под коньком целовались голубочки, а на прясле были развешаны белоснежные женские юбочки. Одним словом, все говорило о том, что в доме имелась девица.

Фифи — так звали собачонку — тявкнула раза два на гостей и принялась обнюхивать сапоги старого господина.

— Пошла прочь! Слишком дорогим салом смазаны они у меня изнутри. Ну-ка, Михай, держи колокольчик!

Марьянский позвонил. За дверью послышался шорох, скрипнул поворачиваемый в замке ключ, и на пороге распахнутой двери перед ними предстала изумительной красоты девушка — барышня Борчани. На ней была жакетка с разрезными рукавами, подбитая шелком, и собранная у пояса гармошкой юбка без оборок. Все в ее одеянии носило печать благородства и серьезности. Только в черных волосах весело смеялась роза.

Марьянский взглянул на барышню и остолбенел: перед ним стояла его мойванская знакомая! Она! То же лицо, те же глаза и нос! И барышня тоже вздрогнула, словно узнав Марьянского. Или это только показалось ему? Да нет, не может быть! Как могла очутиться здесь мойванская девушка? И куда девались ее коротенькая, белая в синий горошек юбочка и крестьянская полотняная кофта? И наоборот, как могло вот это стоящее перед ним хрупкое создание, вооружившись ружьем, угодить в мойванскую берлогу? Кстати, не опаснее ли она вот так, без ружья?

— Дома ли ваш папенька? — сдернув с головы шляпу, спросил Кёрмёци и, подыскивая слова, добавил: — Ведь, если я не ошибаюсь, доченька, вы не кто иная, как…

Барышня поклонилась грациозно, скромно и все же немного неестественно — выдавая тем, что годы отрочества провела в монастырских стенах.

— Да, я Эржебет Борчани. Папа дома.

— Помещик Михай Марьянский, — отрекомендовал племянника старик.

Барышня кивнула головой, но даже не взглянула на Марьянского.

— А я — старый друг вашего отца, дядюшка Кёрмёци.