Том 2. Повести
Шрифт:
— Вы настоящая Эржебет Батори *. Недаром вы ей тезка. Такая же беспощадная. Маленькая убийца.
Эржи рассмеялась, а затем, озорно, кокетливо всплеснув ручками, воскликнула:
— Боже правый, что за люди на белом свете! Он же меня еще и стыдит!
Словно кустам смородины и георгин да деревьям вокруг жаловалась: смотрите, мол, он же еще и недоволен!
Ах, до чего же мила была она в эту минуту!
Марьянский сел на пенек, служивший здесь стулом, напротив небольшой деревянной скамеечки и продолжал болтать все
— А что было бы, если бы я случайно упал, напоролся на вилы и умер бы на ваших глазах?
— Вероятно, вас похоронили бы, — весело отвечала Эржи.
— Но вы-то пришли бы хоть на похороны?
— Нет.
— Ну, во всяком случае, венок-то прислали бы?
— А вот и нет. У нас сейчас и так мало цветов. Посмотрите на наш сад.
— Ну хотя бы одну розочку?
На губах Эржи заиграла озорная, веселая улыбка.
— Ну, разве что одну-единственную!
Марьянский наклонился и, осмелев, вынул из прически девушки приколотую к волосам красную розу.
— Быть может, вот эту? — страстно прошептал он.
— Нет, нет. Отдайте мне мою розу.
— Не отдам, — сдавленным голосом проговорил Марьянский, поднося цветок к носу. Какой сладкий, пьянящий аромат! Видно, цветок вобрал в себя еще и запах ее волос!
Эржи сделала обиженную мину:
— Сударь, так не положено! Отобрать у меня мою бедную розочку. Это же грабеж. Вы…
В этот миг ее веселый голосок оборвался и мертвенная бледность залила лицо. Руки ее обессиленно упали на колени, а губы нервно задергались.
— Что с вами, ради бога?
Эржи уставилась в одну точку и, ничего не отвечая, только отодвигалась подальше от Марьянского.
— Ничего, ничего, — сказала она немного погодя. — Просто мысль мне одна пришла вдруг. Ну, хорошо… На чем мы остановились? Да, я просила вас вернуть мне мой цветок. — Личико девушки вновь обрело прежнюю окраску, ее высокое чело вновь прояснилось.
— Не могу вернуть, потому что он мне принадлежит по праву. Вы же все равно отдали бы его мне.
— Если бы вы умерли. Но этого бы не случилось.
— Интересно, отчего же?
— Потому что я всю ночь не спала, чтобы, если послышится шорох, крикнуть вам: «Не прыгайте, сударь, там вилы!» Потом я хотела даже убрать эти противные вилы, но вы сами видите, какая я лентяйка.
— В самом деле, хотели убрать? — счастливо сияя глазами, спросил Михай.
— В самом деле, — прищурившись, кивнула головой Эржи.
— Выходит, пожалели меня?
Девушка стыдливо зарделась и в смущении начала обрывать листья с ветки плюща.
— Конечно, — подтвердила она мягким, усталым голосом. В этот миг по саду пронесся пронзительный женский визг.
Эржи и Марьянский бросились на крик. Визжала госпожа Маржон. Вскочили из-за стола и картежники.
—
— Ой, конец мне! Застрелили меня.
Странно: выстрела никто не слышал, крови тоже не было видно. В конце концов выяснилось, что подстрелил ее сорванец Мицу из своей пращи-рогатки. Ну погоди же ты, пострел!
— Мать ему нужна, — машинально пробормотал господин Планже.
— Прежде всего ему нужна плетка, господин Планже, — сердито заметил Кёрмёци. — Ну-ка, где здесь можно нарезать розг?
Розг не было, да и не нужны они были, поскольку мальчишку найти не смогли, хотя всего еще миг назад он шелестел ветвями в небольшом ельничке неподалеку. Зато отыскали шишку на голове у старушки, куда угодил выпущенный из пращи камень.
— Холодной водой надо, — посоветовал Борчани. — Иди, доченька, сделай холодную примочку бедной тетушке.
С этими словами он и господин Планже под руки увели все еще причитавшую тетушку в комнаты.
Марьянский же, оставшись наедине с Кёрмёци, судорожно схватил старика за руку и отвел его под густые деревья сада.
— Что ты хочешь мне сказать?
— Признаться вам хочу, что дома у меня накоплено пять тысяч форинтов.
— Ну и Гарпагон! Так что же?
— Значит, нам только двадцать пять понадобится на «Букашечку». Может быть, у старика наберется столько-то? Может, он припрятал часть денег, вырученных от продажи дома?
Кёрмёци только плечами пожал.
— Ты великодушен. Но боюсь, что и этого у него нет.
— А все же давайте, прежде чем уезжать, попытаем его?
— Хорошо, хорошо. Ради тебя останемся здесь и на завтра. Только я тебе заранее говорю: нет у Борчани денег.
— Есть, есть! — раздался вдруг над ними тоненький, словно загробный голосок.
Дядюшка и племянник озадаченно переглянулись: что бы это могло означать?
— Есть у него деньги, есть! — снова прозвучал тот же голос.
Кёрмёци, будучи человеком суеверным, вздрогнул и принялся испуганно оглядываться по сторонам. Однако вокруг он не увидел ни души, пока наконец на вершине огромного ясеня не заметил сорванца Мицу, который забрался туда в страхе перед трепкой.
— Ах ты, маленький головорез! Ты еще смеешь голос подавать!
— Смею, потому что знаю, есть у него деньги! Я сам видел у него сегодня утром сорок крейцеров… *
— А ну слазь, негодник.
— Слезу, если вы пообещаете, что не будете меня бить… Старому Кёрмёци было очень неприятно, что парнишка подслушал их разговор.
— Видишь, как везет этому сорвиголове, что я в свое время не женился на Жуже. Сейчас бы я должен был этому головорезу шкуру спустить, а так я отпускаю его восвояси, да еще и помогаю ему скрыться и вынужден подтверждать, что его здесь и не было. Потому что, если его не было, значит, он и не мог ничего слышать. Не правда ли?