Том 2. Произведения 1938–1941
Шрифт:
Эти замечания, как нам кажется, отчасти объясняют направление эволюции творчества Введенского в отношении бессмыслицы: если в его ранних произведениях бессмыслица ощущается как нарушение привычных семантических связей, то в более поздних она воспринимается уже как способ фиксации более глубокого и точного смысла. Характерным образом Я. С. Друскин приводит высказывание Введенского, считавшего себя в поэзии «предтечей», о том, что применительно к искусству следует говорить не «красиво — некрасиво», а «правильно — неправильно».
Некоторый свет на поэтическую функцию таких связей бросают некоторые высказывания Введенского в «Разговорах» Липавского о том, что он «посягнул на понятия», на исходные обобщения: «Я усумнился, что, например, дом, дача и башня связываются и объединяются понятием здание. Может быть, плечо надо связывать с четыре… И я убедился в ложности
В произведениях 1927–1928 гг. — Седьмое стихотворениеи На смерть теософки(№№ 3 и 4) появляются особенности, наиболее полно развитые в последующие годы. Период 1929–1930 гг., в отличие от предыдущих хорошо представленный, можно считать началом зрелого творчества Введенского. В стихотворениях этого времени (№ 5-18, 1929–1930) происходит оформление поэтического универсума Введенского. Этот универсум, имеющий космическую протяженность в звездах и небесах, заключает всю землю с ее морями, реками, горами, покрытую травами, кустарниками и деревьями и населенную животными (среди них, в частности, значимые и у других поэтов круга Введенского — Заболоцкого с его «Школой жуков», Олейникова с его знаменитым «Тараканом» — насекомые; прослеживаются связи этих мотивов с поэзией капитана Лебядкина у Достоевского— см. № 7 (т. 1) я примеч.). Все участники этого собранья мирового(№ 22), одушевленные и неодушевленные, воспринимаются Введенским, так сказать, sub specie temporis. Речь не идет, однако, попросту о том, что они существуют, как и всё, во времени, — они являются самим временем, его интимным выражением и воплощением — и звери те же часы (№ 19, т. 1, с. 139), — звери время сидит над вами. Время думает о вас, и Бог(№ 34). Точно так же герой последнего произведения Введенского принимает деревья за минуты, а дубы спрашивают его, который час(№ 32); постоянно связываются со временем кусты (кустарники). Точно так же отождествляется со временем море ( море время сон одно— № 16). Природа этого мира, существующего во времени ( Всё это временно у нас— № 29.1) и являющегося самим временем, обрекает его на худую жизнь в состоянии распада и неприкаянности:
нету крова нету дна и вселенная одна(снег лежит…, № 12)
мир немного поредел и в пяти шагах предел(Зеркало и музыкант, № 10)
Такое состояние мира определяется его богооставленностью, безраздельно предающей его во власть времени:
Деревья с глазами святых качаются Богом забытые(Кругом возможно Бог, № 19)
Бог Бог где же ты Бог Бог я один между слов держат кусты ходят венчики картин(Суд ушел, № 18)
Проблема значения мира, любого его феномена [6] и понимания их постоянно ставится в поэзии Введенского. Мотивы установления значения, выяснения смысла, понимания-непонимания, пронизывающие такие стихотворения этого периода, как Две птички…(№ 9) или Значенье моря(№ 16), в позднейшем произведении Потец(№ 28) приобретают сюжетообразующую роль — оно целиком строится на выяснении значения этого слова. Человек
6
Ср., в соположении с мотивом времени: Перед каждым словом
(Зеркала и музыкант. № 10)
Но мир, который существует во времени, и сам есть время, непостижим с помощью мысли, ибо, как утверждает Введенский в неоконченном трактате, за которым закрепилось условное название « Серая тетрадь», наша человеческая логика и наш язык не соответствует времени ни в каком, ни в элементарном, ни в сложном его понимании. Наша логика и наш язык скользят по поверхности времени(№ 34). Тогда непонимание времени и, как следствие, всего существующего есть шаг к некоторому его пониманию(Там же). Это проясняет гносеологическую функцию бессмыслицы у Введенского, с одной стороны, как дискредитирующей «нашу человеческую логику и наш язык», критикующей концептуальное восприятие человеком мира [7] , с другой — являющейся шагом в то, что он называет широким непониманием — необусловленным взглядом на мир вне детерминированных механизмов сознания.
7
Выше уже говорилось о «рассаде коммуникаций», следующем немедленно за словами со значением объяснения. Толкования словаря — по Введенскому — пример нелепости: и время стало как словарь / нелепо толковать(№ 6).
Постижение мира через мысль вносит в него категории измерения(№ 3), численности(№ 8), числа(особенно в стихотворении Пять или шесть, № 8 и passim). Так, море, само являющееся временем (№ 16), при попытке установить его значение ( Значенье (!) моря, ниже — и море ничего не значит), наполняется числами( и море также круглый нуль… оно покорно тем же числам— № 17) и категориями:
и вижу сотни категорий как рыбы плавают в водеЧеловек веселый Францмеряет звезды (№ 11). Народы меряют землю(№ 19, т. 1, с. 147), неумный человек заносит результаты измерений в таблицы(Там же), или человек находит части он качается от счастья(№ 18). Частица, часть — еще одно ключевое слово Введенского — мир рассыпается, начинает мерцать(№ 19), рассекается(№ 24) и дробится:
Не разглядеть нам мир подробно, ничтожно все и дробно. Печаль меня от этого всего берет(№ 23)
Человеческие мысли, будучи не в состоянии охватить мир, выходят из головы и начинают вести самостоятельное, независимое от человека существование: мысли крадутся в могилу( Кончина моря, № 17); мысли мысли не мешаю / вам пастися между тем— говорит Кант в Зеркале и музыканте(№ 10).
Тема кризиса, неадекватности и вообще необходимости пресечения дискурсивного мышления реализуется в одном из сквозных мотивов поэзии Введенского — мотиве безголовости: Нам больше думать нечем — у него отваливается голова(№. 24, см. ниже).
Категории понимания, установления значения через мысль противостоит загадочное понятие превращенияслова — орудия мысли — в предмет:
и слово племя тяжелеет и превращается в предмет