Том 2. Рассказы, стихи 1895-1896
Шрифт:
— Бита! — радостно возгласила Настенька. — Сколько бы я выиграла, ежели бы это на деньги играть.
Бабушка Акулина вдруг перестала охать и с полчаса молчала, совершенно неподвижно вытянувшись на своей постели.
— Уснула старуха! — сказал Дьякон и, подойдя к игравшим в карты, присел около них на корточки и что-то замурлыкал про себя.
Адвокат нахмурил брови, слез со стола и занял место Дьякона на койке. Он пристально всмотрелся в лицо бабушки и хрипло подтвердил:
— Верно… Спит!..
Но
Бабушка открыла свой беззубый рот, с сожалением почмокала губами и жалобно заныла:
— Никифорыч, друг! собери милостыню-то, Христа ради… ведь ждут её люди… и семь копеек найди, тут они, тут, шарь около забора-то… два семишника… один старый, другой поновее… Батюшка-барин! Убо-огой старухе на хлеб копеечку по-одайте! Семья у меня. Детушки! вон он, кузовок-то… кушайте, много его сегодня… хлеба-то. А на выпивку нет! Тюх! не подают деньгами-то… уж разве за всенощной.
Л-ларион мой дорогой! В-выходи гулять со мной, Я девчонка молода На мо-орозе жду тебя…Голос у старухи порвался, и она заметалась из стороны в сторону, дрыгая здоровой ногой и приговаривая и такт движениям:
— Тюх! Тюх! Тюх!
— Бредит… — сказал Адвокат, почёсывая переносицу. Игравшие в карты все встали с пола и столпились около больной, с любопытными улыбками разглядывая её.
— Ишь ты, пляшет! — догадался Ярлык и захохотал.
— Запляшешь, — хмуро протянул Адвокат. — А надо нам, братцы мои, чего-нибудь с ней сделать, она, видно, и в самом деле захворала.
— Водки бы ей дать. Этакой солидный стакашек, — со вздохом заявил Дьякон, облизывая губы.
— В больницу отправить, — сухо кинул Мамочка, отходя от койки.
— Так её и примут, держи карман шире… — скептически усмехнулся кто-то.
— Это верно, бумаг нет… и, тоже, как отправить? Извозчика надо… и прочее, а деньги?
— подтвердил Адвокат.
— А ежели, как прошлый раз Федяшку, — отвезть её к больнице, да и подбросить там… небось, так-то примут! — предложила Настенька.
— Отвези… Ты бы лошадь была хорошая, жаль вот пролётки нет, — съехидничал Ярлык.
— Детушки мои, кушайте! пирог там есть с капустой, целый он, грешница… с лотка я его спёрла, он загляделся, а я… Никифорыч! не бей ты меня, старую пьяницу…
— Эх ты, старуха! — вздохнул Адвокат.
— Есть-то как? Имеем? — раздался голос из угла каморки.
— А и впрямь, поесть бы! — поддержал Мамочка.
— Где старухина торбочка? — спросил Ярлык у Настеньки.
Стали искать торбочку и не нашли. Это обстоятельство произвело на всех неприятное впечатление.
— Эх, чёрт! — выругался кто-то.
Переглянулись друг с другом и замолчали все, думая, очевидно, об одном и том же.
— Как же мы теперь, братцы мои, питаться будем, ежели старуха-то того? — жалким голосом спросил Дьякон. Молчание прервалось.
— Н-да-а?
—
— Ведь, ежели говорить начистоту, — старухиной милостыней мы живы-то были!
— Ну, теперь надо будет самим о себе заботиться: старуху заездили, — сурово произнёс Адвокат.
И все съёжились и потемнели.
— Кушайте, детушки, пока я жива… я вас… — бредила бабушка Акулина.
А её почтенные внуки чувствовали себя весьма смущёнными развернувшимся перед ними истинным смыслом события.
Бабушка Акулина была филантропкой Задней Мокрой улицы. Она собирала милостыню, а в виде подсобного промысла иногда, при удобном случае, немножко воровала. Около неё всегда ютилось человек пять-десять «внучат», и она всегда ухитрялась всех их напоить и накормить.
«Внучатами» являлись самые отчаянные пропойцы-босяки, воры и проститутки, временно, по разным причинам, лишённые возможности заниматься своим ремеслом.
Бабушка Акулина не умела делить людей на достойных и не достойных её внимания и одинаково тепло и радушно относилась ко всякому, кого судьба толкала в её землянку.
Вся улица знала её, и слава о ней выходила далеко за пределы улицы. Но всё-таки, на языке босых и загнанных людей, «попасть во внучата» значило дойти до самого печального положения; поэтому бабушка Акулина как бы знаменовала собой крайнюю ступень неудобств жизни и, пользуясь большой известностью за свою филантропическую деятельность, не пользовалась любовью со стороны опекаемых ею людей.
Пребывание около неё имело ещё и очень крупное неудобство, — она слишком хорошо была известна полиции, и, когда последняя искала какого-нибудь интересующего её субъекта, она почти всегда начинала поиски с землянки бабушки Акулины. Те из босяков, которые ещё могли как-нибудь перебиваться, сторонились от бабушки, и только самое отчаянное стечение обстоятельств и перспектива голодной смерти загоняли к ней людей.
Ко всему этому, бабушка Акулина имела крайне отталкивающую наружность. Низенькая, всегда почти полупьяная, в невероятно рваных и грязных лохмотьях, с морщинистым и обезображенным шрамами от разных увечий, нанесенных ей её же «внуками», лицом, среди которого возвышался разбухший багровый нос, и красными слезящимися глазами, — она, по справедливости, заслужила эпитет «киевской ведьмы», который давным-давно укоренился за ней в улице. Когда она шла по улице, согнутая временем в дугу, стукая в панель своей палкой, вечно улыбаясь беззубым чёрным ртом и о чём-то скрипуче разговаривая сама с собой, она представляла собой отвратительный ком живой пахучей грязи. Да, она никак уже не могла надеяться возбудить к себе симпатию. И при всём этом, старуха, к несчастью, которого она, может быть, не чувствовала, не могла жить без людей около себя, и, если иногда судьба не загоняла к ней «внучат», — бабушка Акулина старалась исправить этот недосмотр судьбы и сама затаскивала к себе всех, кого могла.