Том 2. Республика Шкид
Шрифт:
Стою, понимаете, пакет щупаю и на своего надзирателя гляжу. А надзиратель — ей-богу! — улыбается. Смотрю на него — улыбается. Подозрительная какая-то морда. То ли он мне сочувствует, то ли смеется. Пойми тут! И главное дело — винтовкой все время играет.
«А что, — думаю, — дать ему, что ли, пакет на аллаха? Вот, дескать, друг, возьми, спрячь, пожалуйста…»
«Нет, — думаю, — нет, ни за что. Подозрительная все-таки морда. Очень, — думаю, — подозрительная».
Но,
И тут я придумал.
«Фу, — думаю. — Об чем разговор? Да съем!.. Понимаете? Съем, и все тут».
И сразу я вынул пакет. Не пакет уж, конечно, — какой там пакет! — а просто тяжелый комок бумаги. Вроде булочки. Вроде такого бумажного пирожка.
«Ох, — думаю, — мама! А как же его мне есть? С чего начинать? С какого бока?»
Задумался, знаете. Непривычное все-таки дело. Все-таки ведь бумага — не ситник. И не какой-нибудь блеманже.
И тут я на своего конвоира взглянул.
Улыбается! Понимаете? Улыбается, белобандит!..
«Ах так?! — думаю. — Улыбаешься, значит?»
И тут я нахально, назло, откусил первый кусочек пакета. И начал тихонько жевать. Начал есть.
И ем, знаете, почем зря. Даже причмокиваю.
Как вам сказать? С непривычки, конечно, не очень вкусно. Какой-то такой привкус. Глотать противно. А главное дело — без соли, без ничего — так, всухомятку жую.
А мой конвоир, понимаете, улыбаться перестал и винтовкой играть, перестал и сурьезно за мной наблюдает. И вдруг он мне говорит… Тихо так говорит:
— Эй! — говорит. — Хлеб да соль.
Удивился я, знаете. Что такое? Даже жевать перестал.
Но тут — за окном, на улице, как загремит, как залает:
— Урра-аа! Урра! Урра!
Коляска как будто подъехала. Бубенцы зазвенели. И не успел я как следует удивиться, как в этих самых сенях голоса затявкали, застучали приклады, и мой часовой чучелом застыл у дверей. А я испугался. Я скомкал свой беленький пирожок и сунул его целиком в рот. Я запихал его себе в рот и еле губы захлопнул.
Стою и дышать не могу. И слюну заглотать не могу.
Тут распахнулись двери и вваливается орава.
Впереди — генерал. Высоченный такой, косоглазый медведь в кубанской папахе. Саблей гремит. За ним офицеришки лезут, писаря, вестовые. Все суетятся, бегают, стулья генералу приносят, и особенно суетится дежурный по штабу офицер. Этот дежурный глистопёр уж прямо лисой лебезит перед своим генералом.
— Пардон, — говорит, — ваше превосходительство. Мы, — говорит, — вас никак не ожидали. Мы, так сказать, рассчитывали, что вы как раз под Еленовкой держите бой.
— Да, — говорит генерал. — Совершенно верно. Бой под Еленовкой
Подошел он к стене, где висела военная карта, и пальцем показал, куда и зачем движутся ихние части.
И тут он меня заметил.
— А это, — говорит, — кто такой?
— А это, — говорят, — пленный, ваше превосходительство. Полчаса тому назад камнем убил нашего караульного. Захвачен в окрестностях нашей конной разведкой.
— Ага, — говорит генерал.
И ко мне подошел. И зубами два раза ляскнул.
— Ага, — говорит, — сукин сын! Попался? Засыпался?! Допрашивали уже?
— Нет, — говорят. — Не успели.
— Обыскивали?
Застыл я, товарищи: Зубы плотнее сжал и думаю: «Ну, — думаю, — правильно! Засыпался, сукин сын».
А все, между прочим, молчат. Все переглядываются. Плечами пожимают. Неизвестно, дескать. Не знаем.
И тут вдруг, представьте себе, мой землячок, этот самый казак в английских ботинках, выступает:
— Так точно, — говорит, — ваше превосходительство. Обыскивали.
— Когда?
— А тогда, — говорит, — когда он без памяти лежамши был. У колодца.
— Ну как? — говорит генерал. — Ничего не нашли?
— Нет, — говорит. — Нашли.
— Что именно?
— Именно, — говорит, — ничего, а нашли тесемочку.
— Какую тесемочку?
— Вот, — говорит. И вынимает из кармана ленточку. Ей-богу, я в жизнь ее не видал. Обыкновенная полотняная ленточка. Лапти такими подвязывают. Но только она не моя. Ей-богу!..
— Да, — говорит генерал. — Подозрительная тесемочка. Это твоя? — спрашивает.
А я, понимаете, головой повертел, покачал, а сказать, что нет, не моя, — не могу. Рот занят.
И тут, понимаете, опять казачок выступает.
— Это, — говорит, — ваше превосходительство, тесемочка не опасная. Это, — говорит, — плотницкая тесемка. Ею здешние плотники разные штуки меряют, заместо аршина.
— Плотники? — говорит генерал. — Так ты что — плотник?
Я, понимаете, головой закивал, закачал, а сказать, что ну да, конечно, плотник, — не могу. Опять рот занят.
— Что это? — говорит генерал. — Что он — немой, что ли?
— Да нет, — говорит офицер. — Должен вам, ваше превосходительство, сообщить, что пять минут тому назад этот самый немой так здесь митинговал, что его повесить мало. Тем более, — говорит, — что он мне личное оскорбление сделал…
— Так, — говорит генерал. — Замечательно. Ну, — говорит, — подайте мне стул, я его допрашивать буду.