Том 2. Республика Шкид
Шрифт:
Рассказывает Тоня, как граф страдал от ревности, потому что графиня изменяла ему с бедным поэтом, а Гришка покачает головой и вставит:
— Дурак!
— Почему?
— По шее надо было ее.
— Нельзя. Он любит.
— Ну, так тому бы вставил перо куда следует…
— А она бы ушла с ним. Граф ревновал же.
— Ах, ревновал, — говорит Гришка, смутно представляя себе это непонятное чувство. — Тогда другое дело…
— Ну вот, граф взял и уехал,
— Уехал? — Гришка хватается за голову. — И все оставил?
— Все.
— И мебели не взял?
— Он им оставил. Он великодушный был.
Гришка с досадой крякает.
— Балда твой граф. Я бы на его месте все забрал: и кровать бы увез, и стол, и комод, — пусть живут как знают…
Иногда они горячо спорили, и тогда дня мало было, чтобы вдоволь наговориться.
— Знаешь, — сказала однажды Тоня, — приходи к нам в спальню, когда все заснут. Никто не помешает, будем до утра разговаривать…
Гришка согласился.
Целый час выжидал он в кровати, пока угомонятся ребята и разойдутся воспитательницы, потом прокрался в спальню девчонок. Тоня его ждала.
— Полезай скорей, — шепнула она, давая место.
И, закрывшись до подбородков одеялом, тесно прижавшись друг к другу, они шептались.
— Знаешь, кто мой отец? — спрашивала тихонько Тоня.
— Кто?
— Знаменитый изобретатель Маркони… Он итальянец…
— А ты русская. Как же это?
— Это мать у меня русская. Она балерина. В Мариинском театре танцевала, а когда отец убежал в Италию и бросил ее, она отравилась… от несчастной любви…
Гришка только глазами хлопал, слушая Тоню, и не мог разобраться, где вранье, где правда. В свою очередь, он выкладывал Тоне все, что было интересного в его скудных воспоминаниях, а однажды попытался для завлекательности соврать.
— Отец у меня тоже этот, как его…
— Граф?
— Ага.
— А как его фамилия?
— Дамаскин. Тоня фыркнула.
— Дамаскин… Замаскин… Таких фамилий у графов не бывает, — решительно сказала она.
Гришка очень смутился и попробовал выпутаться.
— Он был… вроде графа… Служил у графа… кучером…
Тоня долго смеялась над Гришкой и прозвала его графским кучером.
Гришка привык к Тоне, и ему было даже скучно без нее.
И неизвестно, во что бы перешла эта дружба, если бы не беда, свалившаяся на Гришку. Но, как известно, Гришка здорово набузил, и вот в канцелярии распределителя ему уже готовили сопроводительные бумаги в Шкид.
Последнюю ночь друзья не спали. Гришка, скорчившись, сидел на кровати около подруги.
— Я люблю тебя, — шептала Тоня. — Давай поцелуемся
Она крепко поцеловала Гришку, потом, оттолкнув его, заплакала.
— Брось, — бормотал растроганный Гришка. — Черт с ним, чего там…
Чтобы утешить подругу, он тоже поцеловал ее. Тоня быстро схватила его руку.
— Я к тебе приду, — сказала она. — Поклянись, что и ты будешь приходить.
— Клянусь, — пробормотал уничтоженный и растерянный Гришка.
Утром он уже был в Шкиде, вечером пошел с новыми друзьями сшибать окурки, а через неделю огрубел, закалился и забыл клятву.
Но однажды дежуривший по кухне Горбушка, необычайно взволнованный, ворвался в класс.
— Ребята! — заорал он, давясь от смеха. — Ребятки! Янкеля девчонка спрашивает. Невеста.
Класс ахнул.
— Врешь! — крикнул Цыган.
— Врешь, — пролепетал сидевший в углу Янкель, невольно задрожав от нехорошего предчувствия.
— Вру? — завопил Горбушка. — Я вру? Ах мать честная! Хряй скорее!..
Янкель поднялся и, едва передвигая онемевшие ноги, двинулся к дверям. А за ним с ревом и гиканьем сорвался весь класс.
— Амуры крутит! — ревел Цыган, гогоча. — Печки-лавочки! А ну поглядим-ка, что за невеста!
Орущее, свистящее, ревущее кольцо, в котором, как в хороводе, двигался онемевший от ужаса Янкель ввалилось в прихожую. Тут Янкель и увидел Тоню Маркони.
Она стояла, прижавшись к дверям, и испуганно озиралась по сторонам, окруженная пляшущими, поющими, кривляющимися шкидцами. Горбушка дергал ее за рукав и кричал:
— Вон он, вон он, твой Гриха!
Тоня бросилась к Янкелю как к защитнику. Янкель, взяв ее руку, беспомощно огляделся, ища выхода из адского хоровода.
— Янкель с невестой! Янкель с невестой! — кричали ребята, танцуя вокруг несчастной парочки.
— Через почему такое вас двое? — пел петухом Воробей в самое ухо Янкелю.
— Дю-у-у! — вдруг грохнул весь хоровод. Тоня, взвизгнув, зажала уши. У Янкеля потемнело в глазах. Нагнув голову, он, как бык, ринулся вперед, таща за собой Тоню.
— Дю-у-у! — стонало, ревело и плясало вокруг многоликое чудовище. Янкель пробился к дверям, вытолкнул Тоню на лестницу и выскочил сам. Кто-то напоследок треснул его по шее, кто-то сунул ногой в зад, и он как стрела понесся вниз.
Тоня стояла внизу на площадке. Губы ее вздрагивали. Она стыдилась взглянуть на Янкеля.
Янкель, почесывая затылок, бессвязно бормотал о том, что ребята пошутили, что это у них такой обычай, а самому было и стыдно и досадно за себя, за Тоню, за ребят.