Том 2. Республика Шкид
Шрифт:
Разговор так и не наладился. Тоня скоро ушла.
Две недели вся школа преследовала Янкеля. Его вышучивали, над ним смеялись, издевались и — больше всего — негодовали. Шкидец — и дружит с девчонкой. И смех и позор. Позор на всю школу.
Янкель, осыпаемый градом насмешек, уже жалел, что позволил себе дружить с девчонкой.
«Дурак, баба, нюня!» — ругал он себя, с ужасом вспоминая прошлое, но в глубине осталась какая-то жалость к Тоне.
Многое передумал Янкель за это время и наконец принял твердое решение, как и подобало настоящему
Через две недели Тоня снова пришла в Шкиду. Она осталась на дворе и попросила вызвать Гришу Черных.
Янкель не вышел к ней, но выслал Мамочку.
— Вам Гришу? — спросил, усмехаясь, Мамочка. — Ну, так Гриша велел вам убираться к матери на легком катере. Шлет вам привет Нарвский совет, Путиловский завод и сторож у ворот, Богомоловская улица, петух да курица, поп Ермошка и я немножко!
Мамочка декламировал до тех пор, пока сгорбившаяся спина девочки не скрылась за воротами.
Вернувшись в класс, он доложил:
— Готово… На легком катере.
— Молодец Янкель! — восхищались ребята. — Как отбрил.
Янкель улыбался, хотя радости от подвига не чувствовал. Честь Шкиды была восстановлена, но на душе у Янкеля остался какой-то мутный и грязный осадок.
А вот теперь, через два года, Янкель снова вспомнил Тоню.
На его глазах ломались традиции доброго старого времени. То, что тогда было позором, теперь считалось подвигом. Теперь все бредили, все рассказывали о своих подругах, и тот, у кого ее не было, был самый несчастный и презираемый всеми.
«За что же я ее тогда?» — с горечью думал Янкель, и едкая обида на ребят разъедала сердце. Ведь это из-за них он прогнал Тоню, а теперь они сами делали то же, и никто не смеялся над ними.
Янкель ходил мрачный и неразговорчивый. Думы о Тоне не выходили из головы, и с каждым днем сильнее росло желание увидеть ее, пойти к ней.
Однажды Янкель открыл свою тайну Косте Финкельштейну.
Костя выслушал его и, щуря темные подслеповатые глаза, важно сказал:
— По-моему, тебе надо сходить к ней.
— Ты думаешь? — обрадовался Янкель.
— Я думаю, — сказал Костя.
Наступал вечер. Шкидцы торопливо чистились, наряжались, нацепляли на грудь жетоны и один за другим убегали на улицу, каждый к своему заветному уголку.
Только Костя не торопился. Он доставал из парты томик любимого Гейне, засовывал в карман оставшийся от обеда кусок хлеба и уходил.
Косте еще не довелось мучиться, ожидая любимую где-нибудь в условном месте, около аптеки или у ларька табтреста. Костино сердце дремало и безмятежно отстукивало секунды его жизни.
Костя любил только Гейне и сквер у Калинкина моста.
Скверик был маленький, грязноватый, куцый, обнесенный жидкой железной решеткой, но Косте он почему-то нравился.
Каждый день Костя забирался сюда. Здесь, в стороне от шумной улицы, усевшись поудобнее на скамье, он доставал хлебную горбушку, раскрывал томик стихов и углублялся в чтение.
Стоило только
Костя поднимал голову и, глядя на темнеющую за решеткой Фонтанку, вдохновенно декламировал:
Воздух свеж, кругом темнеет, И спокойно Рейн бежит, И вечерний отблеск солнца Гор вершины золотит…Костя поднимал голову и в экстазе глядел, любовался серенькой Фонтанкой, которая в его глазах была уже не Фонтанка, а тихий широкий Рейн, лениво играющий изумрудными волнами, за которыми чудились очертания гор и…
На скале высокой села Дева — чудная краса, В золотой одежде, чешет Золотые волоса…Костя жадно глядел вдаль, стараясь разглядеть в тумане эту скалу, и искал глазами Лорелею, златокудрую и прекрасную. Искал долго и упорно, затаив дыхание.
Но Лорелеи не было. На набережной слышался грохот телег, ругались извозчики.
Тогда Костя уныло опускал голову, чувствуя, как тоска заползает в сердце, и снова читал. И опять загорался, ерзал, начинал громко выкрикивать фразы, перевертывая страницы дрожащими от возбуждения пальцами, и снова впивался глазами в серую туманную даль.
И вдруг однажды увидел Лорелею.
Она шла от Калинкина моста прямо к скверику, где сидел Костя. Легкий ветерок трепал ее пышные золотистые волосы, и они вспыхивали яркими искорками в свете заходящего солнца.
Правда, на Лорелее была обыкновенная короткая юбка и беленькая блузка, но Костя ничего не видел, кроме золотой короны на голове. Костя по причине плохого зрения не мог даже разглядеть ее лица.
Он сидел неподвижный, с засунутым в рот куском хлеба, и с замиранием сердца следил за светловолосой незнакомкой. Она медленно прошла до конца сквера, так же медленно вернулась и села против Кости, положив ногу на ногу.
Придушенный вздох вырвался из Костиной груди. Он бессильно отвалился на спинку скамьи, не переставая таращить глаза на златокудрую девушку.
Да, вихрем проносилось в Костином мозгу, Лорелея! Именно такой он и представлял ее… Эти чудные волосы, эта пышная корона, окружающая прекрасное, царственное лицо…
Что лицо прекрасно, Костя не сомневался, хотя, сощурившись, видел перед собой только мутный блин.
Забыв о книге, Костя сидел, не спуская глаз с незнакомки, и слушал, как сердце колотилось в груди. Несколько раз он с усилием отводил взгляд, пытаясь сосредоточиться на стихах, но напрасно. Через минуту он снова глядел на нее, а мысли неслись бурным потоком, перескакивая одна через другую.