Том 2. Роковые яйца. 1924-1925
Шрифт:
Банан и Сидараф
— Какое правление в Турции?
— Э… э… турецкое!
Дело происходило в прошлом году. 15 человек на родной из станций Ю.-В. ж. д. закончили 2-месячный курс школы ликвидации безграмотности и явились на экзамен.
— Нуте-с, начнем, — сказал главный экзаменатор
Вопрошаемый шмыгнул носом, бойко шнырнул глазом по крупным знакомым буквам, подчеркнутыми жирной чертой, полюбовался на рисунок художника Аксельрода и ответил хитро и весело:
— «Гудок»!
— Здорово, — ответил радостно экзаменатор и, указывая на начало статьи, напечатанной средним шрифтом, и хитро прищурив глазки, спросил:
— А это?
На лице у экзаменующегося ясно напечатались средним шрифтом два слова: «Это хуже…»
Пот выступил у него на лбу, и он начал:
— Бе-а-ба, не-а-на. Так что банан!
— Э… Нет, это не банан, — опечалился экзаменатор, — а Багдад. Ну, впрочем, за 2 месяца лучше требовать и нельзя. Удовлетворительно! Следующего даешь. Писать умеешь?
— Как вам сказать, — бойко ответил второй, — в ведомости только умею, а без ведомости не могу.
— Как это так «в ведомости»?
— На жалованье, фамелие.
— Угу… Ну, хорошо. Годится. Следующий! М… хм… Что такое МОПР?
Спрашиваемый замялся.
— Говори, не бойся, друг. Ну…
— МОПР?.. Гм… председатель. Экзаменаторы позеленели.
— Чего председатель?
— Забыл, — ответил вопрошаемый.
Главного экзаменатора хватил паралич, и следующие вопросы задавал второй экзаменатор:
— А Луначарский?
Экзаменующийся поглядел в потолок и ответил:
— Луна…чар…ский? Кхе… Который в Москве…
— Что ж он там делает?
— Бог его знает, — простодушно ответил экзаменующийся.
— Ну, иди, иди, голубчик, — в ужасе забормотал экзаменатор, — ставлю четыре с минусом.
Прошел год. И окончившие забыли все, чему выучились. И про Луначарского, и про банан, и про Багдад, и даже фамилию разучились писать в ведомости. Помнили только одно слово «Гудок», и то потому, что всем прекрасно, даже неграмотным, была знакома виньетка и крупные заголовочные буквы, каждый день приезжающие в местком из Москвы.
На эту тему разговорились как-то раз рабкор с профуполномоченным. Рабкор ужасался.
— Ведь это же чудовищно, товарищ, — говорил, — да разве можно так учить людей? Ведь это же насмешка!
Профуполномоченный растерялся и опечалился.
— Так-то оно так… Да ведь что ж делать-то?
— Как что делать? — возмутился рабкор — Переучивать их надо заново!
— Да ведь что за два месяца сделаешь? — спросил профполномоченный.
— Значит, не два, а четыре нужно учить или шесть, Или сколько там нужно. Нельзя же, в самом деле, выпускать людей и морочить им головы, уверяя, что он грамотный, когда он на самом деле как был безграмотный, так и остался! Разве я не верно говорю?
— Верно, — слезливо ответил профуполномоченный и скис. Крыть ему было нечем.
Счастливчик
Выиграл! Выиграл!
Вот счастливец…
Он всегда выигрывает.
Вечером в квартиру железнодорожника Карнаухова на ст. Н. постучали. Супруга Карнаухова, накинув пуховый платок, пошла открывать.
— Кто там?
— Это я, Дашенька, — ответил за дверью под всхлипывания дождя нежным голосом сам Карнаухов и внезапно заржал, как лошадь.
— Напился, ирод? — заговорила Дашенька, гремя болтом.
Луч света брызнул на лампочки, и в пелене дождя показалось растерянное и совершенно трезвое лицо Карнаухова, а рядом с ним из мрака вылезла лошадиная морда с бельмом на глазу. Супруга отшатнулась.
— Иди, иди, Саврасочка, — плаксивым голосом заговорил Карнаухов и потянул лошадь за повод. Лошадь, гремя копытами, влезла на крыльцо, а оттуда — в сени.
— Да ты?! — начала Дашенька и осталась с открытым ртом.
— Тпррр-у… Дашенька, ты не ругайся… Но… но… о, сволочь, — робко заговорил Карнаухов, — она ничего — лошадка смирная. Она тут в сенцах постоит!..
Тут Дашенька опомнилась:
— Как это так в сенцах? Кобыла в сенцах? Да ты очумел!!
— Дашенька, нельзя ее на дворе держать. Сарайчика ведь нету. Она животная нежная. Дождик ее смочит — пропадет кобылка.
— И чтоб ты с ней пропал! — воскликнула Дашенька. — Откуда ж ты на мою голову такую гадину привел? Ведь ты глянь, она хромая.
— И слепая, Дашенька, — добавил Карнаухов, — вишь, у ей бельмо, как блин.
— Да ты что ж, смеешься, — взревела Дашенька. — Сколько ты за нее заплатил? И на какого тебе лешего лошадь, несчастный!..