Том 2. Стихотворения, 1930–1959 гг.

Пастернак Борис Леонидович

Он чует, он впивает духСолдатских бунтов и зарниц.Он замер, обращаясь в слух.Ложится – слышит: обернись!

Там – гул. Ни лечь, ни прикорнуть.По площадям летает трут.Там ночь, шатаясь на корню,Целует уголь поутру.

РОМАНОВКА

СТЕПЬ

Как были те выходы в тишь хороши!Безбрежная степь, как марина,Вздыхает ковыль, шуршат мураши,И плавает плач комариный,

Стога

с облаками построились в цепьИ гаснут, вулкан на вулкане.Примолкла и взмокла безбрежная степь,Колеблет, относит, толкает.

Туман отовсюду нас морем обстиг,В волчцах волочась за чулками,И чудно нам степью, как взморьем, брести —Колеблет, относит, толкает.

Не стог ли в тумане? Кто поймет?Не наш ли омет? Доходим. – Он.– Нашли! Он самый и есть. – Омет,Туман и степь с четырех сторон.

И Млечный Путь стороной ведетНа Керчь, как шлях, скотом пропылен.Зайти за хаты, и дух займет:Открыт, открыт с четырех сторон.

Туман снотворен, ковыль как мед.Ковыль всем Млечным Путем рассорён.Туман разойдется, и ночь обойметОмет и степь с четырех сторон.

Тенистая полночь стоит у пути,На шлях навалилась звездами,И через дорогу за тын перейтиНельзя, не топча мирозданья.

Когда еще звезды так низко рослиИ полночь в бурьян окунало,Пылал и пугался намокший муслин,Льнул, жался и жаждал финала?

Пусть степь нас рассудит и ночь разрешит.Когда, когда не: – В НачалеПлыл Плач Комариный, Ползли Мураши,Волчцы по Чулкам Торчали?

Закрой их, любимая! Запорошит!Вся степь как до грехопаденья:Вся – миром объята, вся – как парашют,Вся – дыбящееся виденье!

ДУШНАЯ НОЧЬ

Накрапывало, – но не гнулисьИ травы в грозовом мешке.Лишь пыль глотала дождь в пилюлях,Железо в тихом порошке.

Селенье не ждало целенья,Был мак, как обморок, глубок,И рожь горела в воспаленьи.И в лихорадке бредил Бог.В осиротелой и бессонной,Сырой, всемирной широтеС постов спасались бегством стоны,Но вихрь, зарывшись, коротел.За ними в бегстве слепли следомКосые капли. У плетняМеж мокрых веток с ветром бледнымШел спор. Я замер. Про меня!Я чувствовал, он будет вечен,Ужасный, говорящий сад.Еще я с улицы за речьюКустов и ставней – не замечен.Заметят – некуда назад:Навек, навек заговорят.

ЕЩЕ БОЛЕЕ ДУШНЫЙ РАССВЕТ

Всё утро голубь ворковалУ вас в окне.На желобах,Как рукава сырых рубах,Мертвели ветки.Накрапывало. НалегкеШли пыльным рынком тучи,Тоску на рыночном лотке,Боюсь, моюБаюча.Я умолял их перестать.Казалось, – перестанут.Рассвет был сер, как спор в кустах,Как говор арестантов.Я умолял приблизить час,Когда за окнами у васНагорным

ледникомБушует умывальный тазИ песни колотой куски,Жар наспанной щеки и лобВ стекло горячее, как лед,На подзеркальник льет.Но высь за говором под стягИдущих тучНе слышала мольбыВ запорошенной тишине,Намокшей, как шинель,Как пыльный отзвук молотьбы,Как громкий спор в кустах.Я их просил —Не мучьте!Не спится.Но – моросило, и топчасьШли пыльным рынком тучи,Как рекруты, за хутор, поутру,Брели не час, не век,Как пленные австрийцы,Как тихий хрип,Как хрип:«Испить,Сестрица».

ПОПЫТКА ДУШУ РАЗЛУЧИТь

МУЧКАП

Душа – душна, и даль табачногоКакого-то, как мысли, цвета.У мельниц – вид села рыбачьего:Седые сети и корветы.Чего там ждут, томя картиноюКорыт, клешней и лишних крыльев,Застлавши слез излишней тиноюПоследний блеск на рыбьем рыле?Ах, там и час скользит, как камешекЗаливом, мелью рикошета!Увы, не тонет, нет, он там еще,Табачного, как мысли, цвета.Увижу нынче ли опять ее?До поезда ведь час. Конечно!Но этот час объят апатиейМорской, предгромовой, кромешной.

МУХИ МУЧКАПСКОЙ ЧАЙНОЙ

Если бровь резьбоюПотный лоб украсила,Значит, и разбойник?Значит, за дверь засветло?Но в чайной, где черные вишниГлядят из глазниц и из мисокНа веток кудрявый девичник,Есть, есть чему изумиться!Солнце, словно кровь с ножа,Смыл – и стал необычаен.Словно преступленья жарЗаливает черным чаем.Пыльный мак паршивым пащенкомНикнет в жажде берегущейК дню, в душе его кипящему,К дикой, терпкой божьей гуще.Ты зовешь меня святым,Я тебе и дик и чуден, —А глыбастые цветыНа часах и на посуде?Неизвестно, на какойИз страниц земного шараОтпечатаны рекойЗной и тявканье овчарок,

Дуб и вывески финифть,Нестерпевшая и плашмяКинувшаяся от ивК прудовой курчавой яшме.

Но текут и по ночамМухи с дюжин, пар и порций,С крученого паныча,С мутной книжки стихотворца.

Будто это бред с пера,Не владеючи собою,Брызнул окна запиратьСаранчою по обоям.

Будто в этот час пораРазлететься всем пружинамИ, жужжа, трясясь, спиральТополь бурей окружила.

Где? В каких местах? В какомДико мыслящемся крае?Знаю только: в сушь и в гром,Пред грозой, в июле, – знаю.

* * *

Дик прием был, дик приход,Еле ноги доволок.Как воды набрала в рот,Взор уперла в потолок.

Ты молчала. Ни за кемНе рвался с такой тугой.Если губы на замке,Вешай с улицы другой.