Том 2. Стихотворения

Бальмонт Константин Дмитриевич

Их двое

Довременно Доброе Начало, Довременно и Начало Злое. Что сильнее, – Мысль мне не сказала, Лишь одно известно мне: – Их двое. Гений неразлучен с темным Зверем, Лик Огня – в эбеновой оправе, Веря в Бога – в Дьявола мы верим, Строим Замок – быть при нем канаве. Ты дрожишь, облыжное Мечтанье, Как собака под хлыстом владыки? Маятника лживое болтанье, В Замке – песни, в подземельи – крики. Маятник – прикованный и медный, Мечется и вправо он и влево, Эта сказка – кажется мне бледной, Я дрожу от бешеного гнева. Я дрожу – и Мысли нет исхода, Раз я светлый – весь мой мрак откуда? Красота – в объятиях урода, Бог

Христос – и рядом с ним Иуда. Тут и Чудо – Мысли не поможет, Потому что разум мой – не чувство, Потому что Мысль играть не сможет, И не прячет доводов в Искусство. Если Мир – как Мир – противоречье, Я не знаю, чем он разрешится. В Вавилоне – разные наречья, И всезрящей башне – ввысь не взвиться. Умствователь нищий, я слабею, Предаюсь безумному Поэту, Боль зову я правдою своею, В темной Ночи песнь слагаю Свету.

Пронунсиамиэнто

Снова Тень, и снова Дьявол, снова Тень, и снова боги, Снова тягость перекрестков, и несчетные дороги. Будет, будет. Надоело. Есть же мера наконец. Если жалкую повторность ты не видишь, ты – глупец. Или нужно в самом деле нам вздыхать, бледнеть всечасно? Даже глупая ищейка устает искать напрасно. И тогда ее хозяин прочь с собой ведет домой: И не скажет: «Псу – усталость!» И не скажет: «Отдых – мой!» Нет, собаку холит, кормит – кто идет за красной дичью. Это только справедливость, тут и места нет величью. Мы же, люди, кто мы? Что мы? – Кто не слеп, тот сам суди: – Мы – охотник, мы – собака, или – зверь с копьем в груди? Выбирайте. Только, братья, раз хотите вы лохмотий, Я вам больше не товарищ, здесь, на этом повороте. Брама, Вишну, Сива, Эа, Мирри-Дугга, Один, Тор, Витцлипохтли, маски, маски, это все сплошной позор. В лабиринтах ли Индийских, или в бешеной Валгалле, На уступах пирамидных Мексиканских теокалли, Всюду – Демону в угоду – истязание умов, Трепет вырванного сердца, темный праздник, темный ров. Жертва, жертва, нож вонзенный, ужас взора, кровь из груди, Растоптанье, оскверненье, одураченные люди. Прочь, кошмары, Ночь провальна, прочь, Дракон, и прочь, Змея, Я люблю одну бездонность, это – Воля, это – Я. Вера в Тени это только – мозговая паутина, Призрак Дьявола – попутчик Привиденья-Исполина. Против этих двух Бактерий прибегаю я к Лучу: – Нет их больше! Нет их больше! Больше Чудищ не хочу!

Мировая тюрьма

Когда я думаю, как много есть Вселенных, Как много было их, и будет вновь и вновь, – Мне Небо кажется тюрьмой несчетных пленных, Где свет закатности есть жертвенная кровь. Опять разрушатся все спайки, склейки, скрепы, Все связи рушатся, – и снова будет Тьма, Пляс жадных атомов, чудовищно-свирепый, Циклон незримостей, стихийная Чума. И вновь сомкнет, скует водоворот спиральный, Звено упорное сложившихся планет, И странной музыкой, безгласной и печальной, В эфирных пропастях польется звездный свет. И как в былые дни, чтоб прочным было зданье, Под основание бывал живой зарыт, В блестящих звездностях есть бешенство страданья, Лучист Дворец Небес, но он из тяжких плит.

Безнадежность

Мучительная слитность Волны с волной, волны с волной, в туманной неразрывности. Томленье, беззащитность Всех наших дум, всем наших снов, во всей их страшной дивности. Волна волной быть хочет, Но прочь уйти от прочих волн никак нельзя в Безбрежности. И сердцу ум пророчит, Что каждый миг, что каждый луч есть отблеск Безнадежности.

Бог Океан

Волны морей, безпредельно – пустынно – шумящие, Бог Океан, многогласно – печально – взывающий, Пенные ткани, бесцельно – воздушно – летящие, Брызги с воздушностью, призрачно – сказочно – тающей. Горькие воды, туманно – холодно – безбрежные, Долгий напев, бесконечно – томительно – длительный. Волны морей, бесконца – бесконца – безнадежные, Бог Океан, неоглядно – темно – утомительный.

Горенье

Изначально горенье Желанья, А из пламени – волны повторные, И рождаются в Небе сиянья, И горят их сплетенья узорные. Неоглядны

просторы морские, Незнакомы с уютом и с жалостью, Каждый миг эти воды – другие, Полны тьмою, лазурностью, алостью. Им лишь этим и можно упиться, Красотою оттенков различия, Загораться, носиться, кружиться, И взметаться, и жаждать величия. Если ж волны предельны, усталы, В безднах Мира, стеной онемелою, Возникают высокие скалы, Чтоб разбиться им пеною белою.

Мудрецы говорят

Мудрецы говорят: описать нам Его невозможно, Трижды темная Тайна, хоть Он – ослепительный Свет. Лишь скажи утвержденье, – оно уж наверное ложно, Все реченья о Нем начинаются с возгласа: «Нет». Нет в Нем скорби, ни жизни, ни смерти, ни снов, ни движенья, Но, скорбя со скорбящим, с живущим живет Он как брат. И повсюду, во всем, ты увидишь Его отраженья, Он в зрачках у тебя, Он твой первый, последний твой взгляд. Не терзайся, душа, если речь рассказать неспособна То, что, будучи Словом, бежит от несчетности слов. Капля каждая – видишь – играет и искрится дробно, И не капле явить Океан, без теснин берегов. Мудрецы – говорят. Но не медли, душа, с мудрецами, Если хочешь побыть с тем, Кто в каждой песчинке пустынь. Видишь – горы горят снеговыми своими венцами? Их молчанье – с душой, их молчанье есть область святынь. Лишь вступи в этот мир, или пенью внимай Океана, – Ты вздохнешь и поймешь, что беседует Кто-то с тобой, И закроется в сердце глубокая алая рана, И утонет душа в Белизне, в глубине голубой.

Как знать!

Далеко идут – идут пути. Ждут ли нас, в конце их, за горами? Есть ли Бог? Он сжалится ль над нами? Есть ли Бог, и как Его найти? Затаив невыраженный вздох, Я прошел несчетные дороги. Мозг болит, болят глаза и ноги. Я не знаю, братья, есть ли Бог. Все устали в тягостном пути. Вот, теперь последняя дорога. Если даже здесь не встретим Бога, Больше негде Бога нам найти. Страшный путь. Уступы. Скудный мох. Западнями – всюду щели, срывы. Будем ли в конце концов счастливы? Как узнать! Как знать, какой Он, – Бог!

Не обвиняй

Не обвиняй, не обвиняй. Быть может он неправ. Но он в тюрьме твоей забыл пучок душистых трав. И он в тюрьме твоей забыл замуровать окно. И Мир Ночной, и Мир Дневной идут к тебе на дно. Ты потонул. Ты здесь уснул. И встать не можешь ты. Но вот в тюрьме глядят, растут, и царствуют цветы. На месте том, где ты лежишь, как труп ты должен быть. Но сердце знает, что нельзя созвездья не любить. Не обвиняй, не обвиняй – хотя бы потому, Что обвиненьем все равно не повредишь ему, А только сделаешь свой взор тяжелым и больным. И, если вправду он неправ, сравняешься ты с ним. А если то не случай был, что он забыл цветы? А если то не случай был, что Небо видишь ты? Как взглянешь ты, когда он вдруг в тюрьме откроет дверь, Отворит дверь, что заперта, закована теперь? Я знаю, больно ждать того, что только может быть. Но счастлив тот, кто даже боль сумеет полюбить. Я знаю все. Мне жаль тебя. Но чу! Цветы цветут. Мой брат, я – дух того, кто был – в твоей тюрьме – вот тут.

Отзвуки благовеста

В недвижности, в безгласной летаргии Прибрежных скал, молчащих над водой, – Молчащих век, века, еще, другие, Молчащих в безглагольной летаргии, – Есть смысл – какой? – не уловить мечтой, Но только вечный, благостный, святой, Сильней, чем все напевности морские.

Безвременье

Запад и Север объяты Пламенем вечера сонного. Краски печально – богаты Дня безвозвратно – сожженного. Ветер шумит, не смолкая, Между листов опадающих. С криком проносится стая Птиц, далеко улетающих. Счастлив, кто мудро наполнил Хлебом амбары укромные. Горе, кто труд не исполнил, Горе вам, мыслями темные!