Том 2. Въезд в Париж
Шрифт:
Я вижу, чего совсем нет в Бертэ…
На крыше пять иль шесть жердей Торчат, как руки великана, Все мертво, только пеликана Гнездо под крышею висит И о минувшем говорит.Лесник, по имени Ятамар… но как же рифма на Ятамар?..
В сторонке горестно лежит Остаток старого амбара, И речка быстрая бежит Вблизи избушки Ятамара.Я горел до зари, пока не затухла лампа. В слезах дописывал:
ТеперьЯ уже не мог заснуть, я видел:
Ятамар встречает жалкого старика, набравшего хворосту, чтобы согреться, грозит ему, хватает вязанку и бросает в реку. Старик рыдает. Проходит пять лет. Весна, всё ликует, скоро ледоход. Сын лесника идет из школы. Лед трогается. Из леса выходит старик и кричит: «мост рухнет, остановись!» Лесник бранит старика и велит сыну переходить. Мост рушится, ребенок тонет. Старик бросается и после долгой борьбы со льдами спасает мальчика. Лесник падает в обморок. Старик… Боже, как хорошо!
«Твой сын здоров! очнись, лесник!» Лесник вскочил и зарыдал: «Благодарю, о, старец честный! Теперь, теперь я увидал, Что ты святой, что я бесчестный…»Пора в гимназию. Немец на 4-м, как долго ждать!
Стихи – у сердца. Немец «выводит» за 3-ю пересадку…
– От-то Федрыч… позво-льте поправиться!..
– Я сказал, сажайтесь… кругли драй! ви нетофольни?!..
– Но я перевел стихами! Пусть драй… но я хочу прочитать, стихами!..
Он пучит стеклянные глаза. Я показываю листочки, они трепещут…
– Ну, ка-ашо. Будем стлюшайт… стики. Штилль! Шет-верть кончен.
А мне всё равно…
В руках он нес ветвей вязанку, Их собирал он целый день, Тащил к себе домой, в мазанку, Устал и сел на старый пень.– Ошень ка-ашо… сел на пень? Ка-ашо! – и удивленно оглянулся.
Вскипел лесник, увидя старца, Схватил за шиворот рукой…– За ши…ши-ворот? Этого нэт, но… ошень ка-ашо!
«Я задушу тебя, мерзавца! Эй, говори, кто ты такой?» – «Я честный человек», – сказал Старик несчастный Ятамару, – «И топоров моих удару Никто в лесу здесь не слыхал. Сегодня рано я поднялся, Бродил голодный целый день…»– Та, та… голедни и холетни… – прошептал Отто Федо-рыч, и на его лице я уловил сострадание.
«Ты лжешь, старик, пустой бездельник! Еще в запрошлый понедельник Я липу старую срубил, А ты, презренный лжец, обманщик, Украдкой сучья обрубил?..»Лицо немца всё больше напрягалось. Он прошептал – «ушасно!» – и посмотрел через мою голову, моргая.
«Охотник, Бог тебе судья! Порубок ты нигде не видел, Напрасно ты меня обидел…»– Та, та… о, шю-стфо, шюстфо!
Немец моргал всё больше. По его доброму лицу я видел, что он жалеет несчастного старичка. Нет,
И я продолжал, с жаром:
Старик несчастный прослезился, Рукой дрожащей шляпу снял И на колени опустился… И горько-горько зарыдал… . . . . . . . . . . . . . . . …Вязанку взял у старика, Взмахнул рукой полоборота И бросил в глубь водоворота. И вмиг исчезло всё в волнах…Немец прошептал – о!.. – и из ясного его глаза как будто выкатилась слеза: он вынул платочек в розовых клеточках и пснул у глаза. Вот никогда не думал… Но – дальше:
Прошло лет пять. Весна настала. Вода на речке скрыла лед. Семейство лесника уж ждало, Что вот, наступит ледоход. Сын лесника под вечер раз…Начиналось самое страшное. Немец вытянул палец… – Ви… та писал драма… большой драма!
«Постой, постой!» – раздался крик, Ребенок вздрогнул, обернулся, Взглянул – и в страхе отшатнулся: Из леса выходил старик. «Меня не бойся, я не злой, Не зла, добра тебе желаю», – Сказал старик, – «и заклинаю: По мосту не ходи домой!» Мальчик колеблется, лесник… – «Ага, тебе старик проклятый Такие страсти насказал? Ага, мошенник бородатый, Опять ты здесь? – лесник вскричал».– О, Поже мой… и малышне итет… и… – ужасно!..
Мост дрогнул, жутко заскрипел. Взломался лед, погнулись балки, С ребенком вместе рухнул мост… . . . . . . кипит и пенится вода, И шепчут волны, злобой полны: Погиб твой сын, и навсегда!Немец тычет в глаза платочком. Губы его скосились…
«Мой сын», – кричал отец несчастный, – «Мой сын, мой сын… приди сюда!..» Не слышен вопль под рев ужасный, Гудит, кипит, шипит вода. . . . . . . . . . . . . . . . Но, вот и берег. Слава Богу! Старик приплыл. Ребенок жив. С тревогой в сердце, понемногу Ребенку чувства возвратив, Он на колени опустился И молча, горячо молился… «Твой сын здоров… очнись, лесник!»Немец… закрылся платочком в розовых клеточках… и вдруг, взглянув на меня сияющими, влажными глазами:
– О, шю-ство, шюство! у тепья… руски душ… немецки душ, фесь душ! Тут… – ткнул он в Бертэ, – сукой слово… у тепья шюство, фесь!..
И тут… – мог ли я думать! – он схватил перышко, ткнул – проколол чернильницу, уронил огромнейшую, густую кляксу, чего никогда не случалось с ним, и всем своим плотным телом поставил мне… думаете. – фир? Нет: фюнф\ Мало того: соскочил с кафедры и крепко пожал мне руку. И взял у меня листочки, чтобы читать всем классам. Соколов, в крахмальном воротничке, с масляным хохолком, наклонил в книжку голову: я стал первым! Потом я, правда…