Том 20. Дом шалунов
Шрифт:
– Ну, а что же скачки?
– Будут, конечно! – ответил за всех Павлик и, обратившись к остальным, крикнул:
– Поднимай комод, рыцари!
Мальчики бросились к комоду, кое-как втиснули в него всю груду жилетов, носков, галстуков и воротничков и поставили комод на середину комнаты. Когда все было готово, Миколка, как был, в одной рубашке и босой, отбежал в самый конец комнаты, опять поплевал на руки и весело крикнул:
– Раз, два, три, бери!Коли скажешь, то не ври,Коли больше, это врешь,Знамо дело, пропадешь!И тут же перескочил
И Миколка тут же перескочил через комод.
Глава XVIII
Прыжок
– Вот так прыжок!
– Ну, мое почтение!
– Зд'oрово, брат!
– Будем друзьями?
– Нет, его в рыцари в эту же ночь посвятить надо!
– В рыцари! В рыцари! Непременно!
– Штукенция, я вам скажу!
– Браво! Браво!
– Ей-богу же, молодчага!
Возгласы восторга, восхищения, похвал так и посыпались на Миколку.
Миколка, в одной рубашке, весь сияющий, довольный и торжествующий, сидел на комоде и с самым победоносным видом поглядывал на своих новых друзей, от удовольствия болтая босыми ногами. Мальчики окружали его теперь, как верные рыцари своего короля. Их возбужденные, разрумяненные лица обратились к нему. Синие, зеленые, серые и черные глазенки влажно и мягко сияли. Миколка оглядывал новых приятелей дружеским взором и вдруг разом насторожился. Улыбка сбежала с его лица. На него в упор смотрели два черных сердитых глаза. Насмешливая улыбка кривила тонкие губы бледного высокого мальчика, стоявшего в стороне от других. Казалось, он хотел сказать этой улыбкой: «Ну, вот еще, нашли, чем восхищаться».
Алек Хорвадзе тоже заметил насмешливое бледное лицо со злыми глазами.
– Ты чего ехидничаешь, Гога? – обратился Алек к мальчику.
– Молчи, Хорвадзе! – ответил презрительно Гога. – Ты такой же глупый, как и остальные! Нашли чем восхищаться! Мужик умеет прыгать! Удивительно, подумаешь! Да он только и делал, что скакал и прыгал у себя в деревне. Нет, вы посмотрите лучше, как барин, настоящий барин может прыгать, как может быть ловок и грациозен даже в такую минуту!
– Это кто же настоящий-то барин? Ты?
– А хотя бы и я!
– Ха-ха-ха, ха-ха! Барин! Гога Владин – барин! – захохотали мальчики. – Ну, прыгай, барин, покажи свое искусство!
Гога отступил несколько шагов назад, отсчитал раз, два, три и бросился вперед. Прыжок и… отчаянный визг Кудлашки. Какая-то темная куча, хохот мальчиков… и сконфуженный Гога встал с пола, или, вернее, с Кудлашки, о которую он запнулся по дороге, и, прихрамывая на одну ногу, поплелся в угол.
– Барин посрамлен! Провалился барин! Ай, да Гога! Ай, да хвастун! – закидали его насмешливыми восклицаниями мальчики.
Один только графчик Никс не смеялся. Они с Гогой были приятелями и всегда стояли друг за друга горой. Никс подхватил Гогу под руку. Гога жаловался товарищу на «злых мальчишек» и собирался неистово зареветь. Реветь, однако, ему не пришлось…
Глава XIX
Кар-Кар, Жираф и Макака
Дверь распахнулась. Вошли трое. Один был уже знакомый Миколке Карл Карлович, или просто Кар-Кар, как его звали мальчики; другой – высокого роста щеголеватый смуглый человек в белом костюме, с ярко-красным галстуком и в высоком-превысоком воротничке. Это был учитель-француз месье Шарль. Шея у француза была длинная-предлинная. За эту-то шею мальчики и прозвали его «Жирафом». Но больше всего привлек внимание Миколки третий человек, вошедший с двумя остальными. У него были чрезвычайно длинные руки, покрытые волосами, и коротенькие
14
Ялик – двух– или четырехвесельная небольшая лодка.
15
Панси'oн – закрытое учебное заведение с проживанием воспитанников.
Лишь только он вошел в комнату, как мальчики все столпились на середине ее и незаметно подтянулись в один миг. Только Миколка по-прежнему продолжал преважно восседать на комоде, болтать ногами и самым спокойным образом заниматься чисткой своего носа.
Александр Васильевич удивленно взглянул на мальчика, потом обвел всех пансионеров [16] пристальным взглядом и строгим голосом спросил:
– Кто из вас шалил?
– Лил! – неожиданное эхо донеслось из последних рядов.
16
Пансион'eр – учащийся пансиона.
– Не сметь передразнивать меня! – топнул ногой господин Макаров.
Несмотря на свою доброту, Александр Васильевич был очень вспыльчив.
– Ня, ня, ня, ня! – тихо, но отчетливо ответило эхо.
– Молчать!
– Ать, ать, ать!.. – не сдавалось эхо.
– Я вам задам! – окончательно вышел из себя директор, сердито топая ногой.
– Ам, ам, ам, ам! – залаяло эхо.
Месье Шарль нахмурился, покраснел, подошел к директору и шепнул ему что-то. Директор тоже покраснел и, оглядев внимательным взором мальчиков, произнес строго:
– Витик Зон, это ты! Я узнаю тебя, бездельник!
– Право же не я, Александр Васильевич, не я, а эхо… Вы кричите, а эхо передразнивает. Это уж всегда так бывает, что эхо повторяет, уверяю вас, – самым невинным образом ответил Витик.
– Не смей меня морочить, ты, шалопай (это было любимое слово Александра Васильевича), – прикрикнул на него директор. – А ты, там, тот, на комоде, слезай сейчас! – обратился он через головы остальных мальчиков к Миколке. – Сейчас же слезай… Больные не сидят на комодах, а лежат в постелях. Понял? – заключил директор самым суровым тоном, какой только имелся в запасе у этого доброго человека.
Но Миколка не двигался. Он по-прежнему сидел на комоде, болтал босыми ногами и во все глаза глядел на странного заросшего волосами человека, какого он в своей жизни еще не видел.
Все в этом волосатом человеке было чудно и диковинно для Миколки: и заросшее лицо, и длинные руки, и нос пуговкой, и узкие щелочки-глаза.
Месье Шарль видя, что мальчик не двигается, подошел к нему, взял за руки и потянул с комода.
– Гав! Гав! Гав! – неожиданно залилась Кудлашка и, кинувшись к французу, свирепо оскалила зубы.