Том 22. На всю жизнь
Шрифт:
Я ни слова не смыслю по-английски и заранее приготовляюсь умирать с тоски.
Большому Джону, вероятно, придется мало времени уделить мне сегодня, — ведь он хозяин. А гостей, очевидно, пропасть, слышен их топот за версту. Неужели не будет, кроме нас, никого из русских?
Но вот они перед нами.
Луиза, Кетти, Лиза, Мэли, Елена и Алиса — сама виновница торжества. Все в скромных белых платьях, гладко причесанные — благонравные девицы из нравоучительного английского романа.
"Как?! Только шесть?! А я
— А! Мисс Лида! Очень приятно вас видеть, — поют все шестеро по-французски, и полдюжины рук тянутся мне навстречу.
Увы! Большого Джона не видно!
— Джон в саду, приготовляет фейерверк, — поясняет «новорожденная», черненькая Алиса.
Остальные подхватывают:
— Иес! Джон в саду! В саду!
Точно я глухая или плохо соображаю, что мне говорят.
Потом меня подхватывают под руки две старшие, Елена и Алиса, и ведут в зал. Рыжая Луиза и Кетти идут за нами. Белокурая Лиза и Мэли — по сторонам.
Мне становится как-то не по себе: точно преступница среди стражи.
Ненавижу англичанок. Какая разница между ними и Большим Джоном! Небо и земля!
В большой зале зажжена люстра. Там танцуют. Молодые люди во фраках, в белых перчатках, в широко вырезанных жилетах и в белоснежных манишках, с гладко прилизанными волосами, добросовестно кружат по залу чопорных английских девиц. Последние сидят по стенкам чинно, безмолвно, в ожидании приглашения.
Ах, какая тоска! Что же я буду делать? Общество незнакомое. Мои англичаночки подводят ко мне то одного кавалера, то другого. Те делают со мною молча по туру вальса и, процедив что-то сквозь зубы, сажают на место.
А что, если удрать отсюда в сад, к Большому Джону, туда, где приготовляют фейерверк?
Я с тоскою поглядываю в окно, где закутывается в седую пелену сумерек светлая майская ночь. А тапер играет вальс за вальсом, польку за полькой, и чопорные пары кружатся без конца.
Алиса и Елена подсаживаются ко мне.
— Это жаль, — обращается ко мне по-французски старшая англичаночка, — что папа не пригласил, кроме вас, никого из русских. Вы скучаете?
— Ужасно! — сознаюсь я.
У них делаются испуганные лица, точно я сказала что-то ужасное. Но действительно же — скучно мне. Почему же я должна это отрицать? Или в этом не принято признаваться?
— А у нас новость, — говорит Алиса. — Джон взял мальчика себе в услужение. Такой проказливый мальчик и, говорят, воришка. А Джон его все-таки взял в услужение.
— Да, да! Вообразите! И носится с ним, как с родным братом, — вторит Елена. — А мальчик-то бродяжка — из тех, кого сажают в тюрьму.
"Ах, это Левка, — соображаю я. — Интересно было бы взглянуть на него". И я высказываю свою мысль сестричкам.
— О, он невозможен! Это совершенный пират! — подхватывают подошедшие Мэли и Лиза.
— Вот это-то и интересно! — восклицаю я, оживляясь.
— Мы его
— M-lle, на тур вальса! — слышу я над моей головой.
Еще один юноша с английским пробором на тщательно прилизанной голове. Волосы точно склеены гуммиарабиком и блестят, как сталь. Опять предстоит кружиться по залу с этой заводной машинкой. Ни за что! Я сухо благодарю и отказываюсь.
— Как! Что! Вы не любите танцев? Как странно! Такая молоденькая барышня — и не любит танцевать! — поют мои англичаночки.
Знакомое чувство закипает у меня в душе. Я уже знаю этот приступ, который «накатывает» на меня и превращает в дикарку, истую дочь татарских степей. Я встряхиваю стриженою головою и говорю по-французски:
— Нет, настоящие танцы, вернее, пляску я ужасно люблю. Но чтобы шумно было, весело, бешено все кружилось. Чтобы рояль плясал, и тапер, и стены залы, и искры сыпались бы из-под каблуков! — заканчиваю я с залихватским жестом.
О-о! Ужас отражается в глазках уравновешенных мисс.
— Вот такую, пляску я люблю! — прибавляю я, и глаза мои горят.
Все «миссы», как я их называю, переглядываются с ужасом. Я слышу нелестную для меня фразу: "Возможно ли, что она окончила институт?!" Потом Алиса говорит:
— Барышня из общества должна танцевать корректно, без особого увлечения, а так пляшут только на сцене или у цыган.
— Вот-вот! — подхватываю я с жаром. — Это и прекрасно! — И мое лицо уже пылает. — Ведь это и есть жизнь! Настоящая жизнь!
— Ну разумеется, — слышу я веселый, хорошо знакомый голос. — Маленькая русалочка, я понимаю вас.
— Большой Джон! Наконец-то! — кричу я и вскакиваю со стула. — Ах, Большой Джон, я так скучала без вас!
Должно быть, и этого говорить не полагалось. В "благовоспитанном обществе" нельзя говорить о том, что чувствуешь в душе. Нельзя высказывать правды в глаза. На балах и в обществе так называемого хорошего тона надо надевать маску. По крайней мере, лица у шести сестриц делаются такими кислыми, точно им дали глотнуть уксуса. И с блаженными улыбками они шепчут:
— Джон, займи мисс Лиду — она скучает с нами.
— О, со мной она не заскучает, клянусь головой! — хохочет Джон.
— Никогда, Большой Джон! Вы правы! Вы меня понимаете! — вторю я и улыбаюсь ему.
В чинном спокойствии чопорные «мистеры» с проборами и тихие «миссы» под звуки рояля тщательно выделывают бесконечные фигуры.
Джон танцует со мной. Но что выделывает он своими длинными ногами!
Он то подпрыгивает на ходу, то приседает, то вдруг затопает каблуками, вскинет то одну ногу, то другую и внезапно, когда надо выделывать соло, завертится волчком.