Том 29. Письма 1902-1903
Шрифт:
Захотелось в Венецию… — В столовой ялтинского дома до сих пор висит раскрашенный фотографический снимок — вид Венеции, привезенный Чеховым в 1891 г. из «голубоглазой Венеции».
3972. О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ
20 января 1903 г.
Печатается по автографу ( ГБЛ). Впервые опубликовано: Письма к Книппер, стр. 295–296.
Год устанавливается по почтовым штемпелям на конверте: Ялта. 20 I. 1903; Москва. 23 I. 1903.
Ответ на письмо О. Л. Книппер от 15 января 1903 г.; Книппер ответила 24 января ( Книппер-Чехова, ч. 1, стр. 180–181 и 193–194).
…и возьму у нее фотографию дома… — Книппер просила: «Попроси у <Ф. К.> Татариновой
Из своего бумажника… — См. примечания к предыдущему письму *
…что ты скажешь мне насчет Швейцарии? — Книппер отвечала: «Так, значит, мы едем в Швейцарию! Я рада. Ты будешь мой, и я буду твоя. Буду тебя лелеять, холить, выхаживать».
Савина ставит ~ «Юбилей». — В бенефис М. Г. Савиной, который состоялся 30 января 1903 г., шли пьеса А. С. Суворина «Вопрос» и шутка В. В. Билибина «Дамская болтовня». «Юбилей» Чехова поставлен был в Александринском театре 1 мая 1903 г. На следующий день П. П. Гнедич сообщал об этом спектакле: «Ваши опасения касательно „Юбилея“ не оправдались. Это была не пьеса, а сплошное щекотанье под мышками. Прилагаю Вам оправдательные документы» ( ГБЛ). В письмо вклеены две вырезки из разных газет. В первой сообщалось: «Кроме пьесы Щедрина, шедшей в первый раз, была поставлена вчера новая неигранная еще одноактная шутка г. Ант. Чехова „Юбилей“, пьеса-карикатура на празднование пятнадцатилетия существования Н-ского Общества взаимного кредита. Все то, что говорится, происходит на сцене, — в жизни не бывает. Благодаря яркой, превосходной игре Г. Варламова (нервный, больной, раздражительный женофоб, бухгалтер), выдержанной игре г. Ге (председатель правления) и жизненно интересной игре г-ж Левкеевой и Потоцкой — „Юбилей“ шел под несмолкаемый хохот публики» (Н. Р<оссов>ский. Александринский театр. — «Петербургский листок», 1903, № 118, 2 мая). Во второй заметке писалось: «При невероятном хохоте прошла шутка Ант. П. Чехова „Юбилей“. Стон стоял в театре во время энергичного объяснения г. Варламова с г-жей Левкеевой. В ложах и в галерее, по-видимому, уже не смеялись, а просто катались со смеху. За юмористически-карикатурными разводами на чисто реальном фоне, которые так удаются Чехову в сценических вещицах, рассчитанных на комизм, нельзя было в самом деле следить без улыбки» ( Смоленский<А. А. Измайлов>. Александринский театр. Бенефис вторых режиссеров и суфлеров русской драматической труппы. — «Биржевые ведомости», 1903, № 215, 2 мая). См. т. 12 Сочинений, стр. 397–399.
…пишешь, что совесть тебя мучит, что ты живешь в Москве. — Отклик на следующее место из письма Книппер: «Ночью долго не засыпала, плакала, все мрачные мысли лезли в голову. Так, в сутолоке, живешь, и как будто все как следует, и вдруг все с необыкновенной ясностью вырисовывается, вся нелепица жизни. Мне вдруг так стало стыдно, что я зовусь твоей женой. Какая я тебе жена? Ты один, тоскуешь, скучаешь… Ну, ты не любишь, когда я говорю на эту тему. А как много мне нужно говорить с тобой! Я не могу жить и все в себе носить. Мне нужно высказаться иногда и глупостей наболтать, чепуху сказать, и все-таки легче. Ты это понимаешь или нет? Ты ведь совсем другой. Ты никогда не скажешь, не намекнешь, что у тебя на душе, а мне иногда так хочется, чтобы ты близко, близко поговорил со мной, как ни с одним человеком не говорил. Я тогда почувствую себя близкой к тебе совсем. Я вот пишу, и мне кажется, ты не понимаешь, о чем я говорю. Правда? Т. е. находишь ненужным».
В Ялте на базаре угорело четыре мальчика. — В «Крымском курьере» (1903, № 17, 19 января) сообщалось, что угорело пятеро взрослых приказчиков купца Таха, живших в крошечной подвальной комнате, отапливавшейся из кухни. Из пяти — четверо умерло.
…рассказы мои с портретом ~ моя подпись. — Портрет помещен в первом томе собрания сочинений Чехова, которое давалось приложением к «Ниве» на 1903 г. Как известно, Чехов противился желанию Маркса поместить в первом томе сочинений его биографию и портрет (см. письмо к А. Ф. Марксу от 25 февраля 1899 г. в т. 8 Писем). Маркс ограничился помещением портрета, снятого с фотографии Опитца (см. примечания к письму 3877 * ), и воспроизведением подписи Чехова. В подписи, по-видимому, срезана обычная у Чехова спускающаяся
Теперь я работаю… — Над рассказом «Невеста». В письме от 12 января Книппер спрашивала: «Дусик, ты пишешь рассказ или нет? Скажи мне. Для меня непонятно, что ты делаешь целый день. Тебе никогда не хочется написать мне о том, чем ты занят, что надумываешь, что пишешь?» ( Книппер-Чехова, ч. 1, стр. 178).
3973. М. П. ЧЕХОВОЙ
20 января 1903 г.
Печатается по автографу ( ГБЛ). Впервые опубликовано: Письма, т. VI, стр. 273–274.
Открытка. Год устанавливается по почтовым штемпелям: Ялта. 20 I. 1903; Москва. 23 I. 1903.
Ответ на письмо М. П. Чеховой от 14 января 1903 г. ( Письма М. Чеховой, стр. 214).
Вчера приходил кн. Ливен… — В своем письме Мария Павловна извещала: «Я ехала в одном купе с кн. Ливен, мы подружились, и она обещала приехать ко мне. Ее папаша мне тоже очень поправился. Теперь я буду вращаться в высшем свете… Во!»
Бунин и Найденов ~ скоро, вероятно, приедут. — См. письма 3973 * и 4005 * и примечания к ним.
Журавли кричат ~ Каштан спит. — А. И. Куприн вспоминает о ялтинском доме Чехова: «Во дворе жили: ручной журавль и две собаки. Надо заметить, что Антон Павлович очень любил всех животных, за исключением, впрочем, кошек, к которым он питал непреодолимое отвращение <…> Журавль был важная, степенная птица. К людям он относился вообще недоверчиво, но вел тесную дружбу с Арсением, набожным слугой Антона Павловича. За Арсением он бегал всюду, по двору и по саду, причем уморительно подпрыгивал на ходу и махал растопыренными крыльями, исполняя характерный журавлиный танец, всегда смешивший Антона Павловича. Одну собаку звали Тузик, а другую — Каштан <…> Ничем, кроме глупости и лености, этот Каштан, впрочем, не отличался. По внешнему виду он был толст, гладок и неуклюж, светлошоколадного цвета, с бессмысленными желтыми глазами. Вслед за Тузиком он лаял на чужих, но стоило его поманить, почмокать ему, как он тотчас же переворачивался на спину и начинал угодливо извиваться по земле <…> Но однажды случилось, что Каштан, по свойственной ему глупости и неповоротливости, попал под колеса фаэтона, который раздавил ему ногу <…> Антон Павлович тотчас же промыл рану теплой водой с сулемой, присыпал ее йодоформом и перевязал марлевым бинтом. И надо было видеть, с какой нежностью, как ловко и осторожно прикасались его большие милые пальцы к ободранной ноге собаки и с какой сострадательной укоризной бранил он и уговаривал визжавшего Каштана:
— Ах ты, глупый, глупый… Ну как тебя угораздило?.. Да тише ты… легче будет… дурачок…» (А. И. Куприн. Памяти Чехова. — Собрание сочинений, т. 9. М., 1964, стр. 407–408).
Напиши мне еще. — 14 января Мария Павловна писала: «Милый Антоша, передай мамаше, что я доехала благополучно. Сегодня уже была на уроке, все обошлось благополучно. Мороз большой. Мне грустно было уезжать из дому, давно я не проводила так приятно время, как эти праздники! <…> Ваню я еще не видела. Твоя супруга очень пополнела и, по-видимому, совершенно здорова <…> Будь здоров, кланяйся мамаше, Жоржику и всему дому. Как мне хорошо было сидеть за столиком в коридоре!»
3974. А. Б. БЕРНШТЕЙНУ
23 января 1903 г.
Печатается по тексту газеты «Пролетарий» (Киев), 1935, № 44, 22 февраля, стр. 4, где опубликовано впервые. Местонахождение автографа неизвестно.
Год устанавливается по письму А. Б. Бернштейна от 18 января 1903 г., на которое Чехов отвечает ( ГБЛ).
…отвечаю Вам тотчас же, получив Ваше письмо. — Бернштейн писал: «Когда я был еще студентом и работал в андреевской санатории (Уфимской губ.), Вы „охотно“, „с большим удовольствием“ обещали написать мне о состоянии Вашего здоровья спустя несколько месяцев после отъезда Вашего оттуда. Вопрос этот являлся для меня отнюдь не праздным любопытством, такого рода сообщения я считал очень ценными, и с аналогичной просьбой обращался к большинству пациентов санатории. Вашего письма я не получил: должно быть, или забыли, или просто тошно было писать, или же не сочли нужным.