Том 3. Чёрным по белому
Шрифт:
— Да говорил я ему! Уперся, как бык: не твое дело, говорит. Может быть, я и без тебя бы, когда речи над гробом начали говорить — проснулся бы. И ноги, говорит, были бы целы. Я, говорит… а чтоб тебя на том свете так таскало! Слышите? Идет! Я уж по костылю слышу. Пронюхал, что я здесь! Опять будет тут нюнить, падаль этакая!
Действительно, со стороны входа, до нас донесся отчетливый стук костыля о каменный пол. Он приближался и приближался…
Покойник
— А! Вот оно что! Вы тут вина распиваете, шашлыками закусываете — лучше бы денежки мои отдали. А приятелей шашлыками пичкать можете тогда, когда свободные деньги будут.
— Эй, вы там — потише! — грубо крикнул я. — Чего вы пристаете к этому почтенному человеку? Что вам надо?
— А это вы видели? — указал он на ногу. — Тоже они мастера людей зря калечить.
— «Людей», — презрительно расхохотался вагоновожатый, — Тоже человек выискался! В гробу по улицам раскатывает.
— Все равно, брат! Давить никого не полагается.
— Если вы покойник, так нечего ко мне приставать, а если не покойник, то сами могли бы лошадьми править. Небось, я звонки-то давал.
— Ну, так Что ж, что давал?
— А вы разлеглись, и в ус не дуете. Трамвая нужно остерегаться.
Последнюю фразу вагоновожатый произнес крайне нравоучительно.
— Вы, братец мой, рассуждаете, как глупый человек: если бы я мог сам править катафалочными лошадьми, кто бы, какой бы дурак повез меня на кладбище.
— Ну, а если вы покойник, то и нечего было просыпаться!
— Я не виноват, что у меня летаргический сон. А вы уж обрадовались, думаете — всякого летаргического можно трамваем давить?
— «Триста рублей», — пожал плечами вагоновожатый. — А то, что меня со службы выгнали и жалованье в штраф удержали — это кто мне заплатит?
— Виноват, — перебил мой товарищ, очень рассудительный человек. — Скажите, господин вагоновожатый, а если бы вы налетели на настоящего покойника, — вас бы тоже уволили?
— В том-то и дело, что тогда бы не уволили! Мало ли какой человек на погребальную процессию наехать может. А тут уволили за то, что живого человека изувечил. Все-таки — скандал, разговоры!
— В таком случае, милостивый государь, — серьезно сказал мой товарищ, обращаясь к покойнику. — Вы сами и виноваты во всем происшедшем. Вам не нужно было просыпаться. Вы сами понимаете — небольшая беда, если покойника немножко изувечат. А вы сделали очень некрасиво — к рельсам подъехали, крадучись, втихомолку, как покойник, а потом, когда вас, так сказать, вышибли из седла, вы подняли крик, подчеркнув этим, что пострадали,
— Ну, хорошо. Если даже так, — согласился покойник после долгого размышления. — А гроб-то он, все-таки, поломал? Гроб-то тоже денег стоил?
— Но, ведь, он вам сейчас не нужен?!
— Да, ведь, когда-нибудь понадобится?
— Тогда он вам его и купит.
Бывший покойник обернулся к вагоновожатому.
— Купишь?
— С удовольствием!
— Ну, то-то. Ты хоть-бы вином-то меня угостил. А то одни от тебя только неприятности,
— Сделайте одолжение!
Восхищенный красноречием моего товарища, покойник развеселился и даже легкое подобие улыбки, — как солнце сквозь облака — прорезало его лицо.
— За здоровье новорожденного! — провозгласил мой товарищ.
— Ногу он мне только попортил — вот жалко!
— Ничего! Одни появляются на свет Божий без зубов и волос — другие без ноги — такова воля Зиждителя.
— Ура! — крикнул вагоновожатый.
Было весело.
Между моим товарищем и покойником наметился уже легкий абрис будущей дружбы. Когда мы, расплатившись, неуверенно брели по узенькой улице, я сказал вагоновожатому на его образном языке:
— Акчиниокоп иламолу! Ех-ех!
— Обисапс, — с чувством ответил вагоновожатый, пожимая мне руку…
Вот вам и жизнь!
Ей-Богу, ни одного слова не прибавил, не убавил. Честное слово.
Фабрикант
— Знаю, знаю я, зачем ты на дачу едешь.
— Да, ей Богу, отдохнуть!
— Знаем мы этот отдых.
— Заработался я.
— Знаю, как ты заработался! Будешь там за всеми дачницами волочиться
Писатель Маргаритов сделал серьезное лицо, но потом махнул рукой и беззаботно засмеялся.
— А ей Богу же, буду волочиться. Чего мне!
— Вот видишь, я говорил. За кем же ты думаешь?
— За всеми.
— Послушай… а я?
Маргаритов рассеянно скользнул глазами по лицу писателя Пампухова.
— Ты? А ты как знаешь. Ведь ты раньше меня едешь?
— Раньше, — сказал Пампухов.
— Ну, и устраивайся, как знаешь.
Это было превосходное дачное убежище. В некоторых местах было море, в некоторых сосны, в некоторых песок. Море шумело, сосны шумели и только песок лежал смирно.
Дачников было много, но так как песку, сосен и моря было еще больше — все были довольны.
Маргаритов приехал через три дня после Пампухова и сейчас же ориентировался. Познакомился с соседкой и, расхвалив ей какой-то морской уголок, которого он до этого и в глаза не видал — повлек несчастную к этому таинственному уголку.